Американха - [63]

— Капризничает сегодня, — сказала Лора, возвращаясь в кухню, когда плач Афины унялся. — Свозила ее на осмотр после ушной инфекции, и с ней весь день одни хлопоты. А, и я сегодня познакомилась с совершенно очаровательным нигерийцем. Приезжаем мы в поликлинику, а там новый врач, только что вышел на работу, нигериец, заскочил поздороваться. Напомнил мне вас, Ифемелу. Я читала в интернете, что нигерийцы — самая образованная иммигрантская группа в стране. Само собой, это ничего не говорит о тех, кто живет меньше чем на доллар у вас дома, но, когда познакомилась с тем врачом, я вспомнила о той статье, и о вас, и о прочих привилегированных африканцах, кто живет в этой стране. — Лора примолкла, и Ифемелу, как это часто бывало, почувствовала, что Лоре еще есть что сказать, но она сдерживается. Странно это — когда тебя именуют привилегированным. Привилегированные — это Кайоде Да Силва, у которого паспорт разбух от пограничных штампов, кто ездил в Лондон на лето и в клуб «Икойи» поплавать, кто мог походя бросить: «Мы к французикам, за мороженым».

— Меня за всю жизнь никто ни разу не называл привилегированной! — сказала Ифемелу. — Приятно.

— Думаю, сменю врача, пусть этот Афину лечит. Чудесный он, такой ухоженный, учтивый. Доктор Бингэм меня не очень-то устраивал — с тех пор как доктор Хоффмен ушел, во всяком случае. — Лора вновь взялась за меню. — У меня в магистратуре была одна женщина из Африки, прям как этот врач, — из Уганды, кажется. Чудесная, а с другой афроамериканкой у нас в классе не ладила совсем. У нее всяких этих заморочек не было.

— Вероятно, когда отцу-афроамериканцу не разрешали голосовать, потому что он черный, отец-угандец баллотировался в парламент или учился в Оксфорде, — предположила Ифемелу.

Лора уставилась на нее, состроила насмешливо-растерянную гримасу.

— Погодите, я что-то упустила?

— Я просто считаю, что это упрощенческое сравнение. Нужно чуть больше понимать историю, — сказала Ифемелу.

Губы у Лоры скривились. Она пошатнулась, но собралась.

— Ну, пойду заберу дочь и добуду каких-нибудь книг по истории в библиотеке, если смогу разобраться, как они выглядят! — заявила Лора и выскочила вон.

Ифемелу чуть ли не слышала, как у Кимберли бешено стучит сердце.

— Простите, — произнесла Ифемелу.

Кимберли покачала головой и пробормотала:

— Я понимаю, что с Лорой бывает непросто. — Взгляд уперт в салат, который Кимберли перемешивала.

Ифемелу поспешила наверх к Лоре.

— Простите. Я только что вам нагрубила и хотела извиниться. — Но неловко ей было только из-за Кимберли — та принялась мешать салат так, словно собиралась сделать из него пюре.

— Все нормально, — фыркнула Лора, приглаживая дочери волосы, и Ифемелу знала, что Лора еще долго не размотает на себе шерстяную шаль обиженной.

* * *

Назавтра, кроме чопорного «здрасьте», Лора ни словечком Ифемелу не одарила. Дом наполнился невнятным бормотанием, гости подносили бокалы к губам. Они все походили друг на друга, наряды приличные и осторожные, чувство юмора — приличное и осторожное, и все они, как и подобает верхам американского среднего класса, слишком часто употребляли слово «чудесно».

— Вы мне поможете с вечеринкой, правда? Прошу вас, — обратилась Кимберли к Ифемелу, как это всегда бывало перед домашними сборищами.

Ифемелу не очень понимала, в чем заключается ее помощь, поскольку буфетное обслуживание заказывали, а дети отправлялись спать рано, однако она чувствовала, что под легкостью приглашения Кимберли скрывается нечто, похожее на нужду. В некотором малом смысле, который Ифемелу постигала не до конца, ее присутствие вроде как придавало Кимберли устойчивости. Если Кимберли нужно, чтобы Ифемелу присутствовала, та будет.

— Это Ифемелу, наша няня и моя подруга, — так Кимберли представляла ее гостям.

— Вы такая красивая, — сказал кто-то из мужчин, зубы ослепительно белые. — Африканки роскошны, особенно эфиопки.

Некая пара заговорила о сафари в Танзании.

— У нас был чудесный проводник, и мы теперь оплачиваем его первой дочери образование.

Две женщины рассказали, что они жертвуют в чудесную благотворительную организацию в Малави, которая копает колодцы, в чудесный сиротский приют в Ботсване, в чудесный кооператив микрокредитования в Кении. Ифемелу глазела на них. Была в благотворительности некая роскошь, с ко торой Ифемелу не могла отождествиться и которой не располагала. Принимать «благотворительность» как должное, упиваться ею, адресованной людям, которых не знаешь, — вероятно, все потому, что у этих людей есть вчера, сегодня и ожидаемое завтра. Ифемелу им в этом завидовала.

Миниатюрная дама в строгом розовом пиджаке сказала:

— Я председатель совета благотворителей Ганы. Мы работаем с деревенскими женщинами. Нам всегда было интересно всякое африканское, мы не хотим быть НПО, не использующей местный труд. Если будете искать работу после выпуска и решите вернуться домой и работать в Африке — позвоните мне.

— Спасибо.

Ифемелу захотелось, внезапно и отчаянно, быть из страны людей, которые дают, а не получают, быть из тех, кто мог давать и, следовательно, млеть в благодати дарующего, быть среди тех, кому по силам изобильная жалость и сострадание. Она вышла на веранду за свежим воздухом. За живой изгородью она видела ямайскую няню соседских детей, та шла по подъездной аллее; она вечно избегала взгляда Ифемелу и не любила здороваться. А затем заметила движение на другом краю веранды. Дон. Было в нем что-то вороватое, и Ифемелу почуяла — даже не увидела, — что он только что завершил телефонный разговор.