Американец. Путь на Север - [10]

Поэтому Дукакис решил пойти сам. Вышли вечером, на закате подошли к островку, покрутились вокруг. Поблизости никого, ни турок, ни представителей «держав». Как стемнело, огни зажигать не стали, а выслали к островку шлюпку «на поводке». Поводок помогал контрабандистам на обратном пути найти кораблик Дукакиса без огней.

Когда впереди зачернел островок, выслали вперед пловца, чтобы помог мягко причалить. Возле тайника засветили потайную лампу. Да, ящики были на месте, как и оговорено.

«Грузим!» – знаком показал своим людям Дукакис. Здоровяк Георгий вместе с братом приподнял верхний ящик и… неожиданно выронил свой край. Ящик упал почти «стоймя», скользнул по ребру соседнего и провалился в странную «норку», зачем-то сделанную внутри груза.

Оттуда раздался дикий крик.

Из мемуаров Воронцова-Американца

«Я пригрелся и уснул. Проголодаться не успел и поэтому был почти счастлив. Тем кошмарнее было пробуждение. Проснулся я от дикой боли в ноге и от неожиданности заорал. В ответ раздалось несколько не менее громких криков испуга. Повезло, что контрабандисты стрелять не стали! И второе везение – их главный, грек Дукакис, хоть как-то понимал английский. И потому мои объяснения, продавливаемые сквозь стоны, что я прибыл бороться за независимость Греции, были им отчасти поняты. Узнав же, что я русский, он почему-то совсем успокоился и пообещал, что не только доставит меня на остров, но еще и отведет к людям, которые меня примут.

Не сразу (сначала в несколько рейсов перевезли оружие), но меня доставили на его суденышко. Контрабандисты прекрасно владели ремеслом, так что, несмотря на темень, без особых проблем пристали к нужной точке критского берега и разгрузились. Я опять был последним.

Дукакис выделил мне еще несколько секунд и объяснил, что дает мне ослика и проводника. Проводник меня понять не сможет, но ему все объяснили, так что он приведет ослика туда, где мне дадут приют, потому что «это тоже русские, и они добрые люди». Ослика проводник заберет и вернет к Дукакису. Закончив объяснения, Дукакис растворился в темноте.

Проводником оказался паренек лет двенадцати. Со мной он, как и было обещано, не общался, зато много, хоть и тихо, говорил сам с собой и с осликом. Время от времени он что-то даже напевал…»

Крит, неподалеку от Ханьи, 30 сентября 1896 года, среда, раннее утро

С места разгрузки они ушли, когда небо начало светлеть. Самое лучшее время для того, чтобы не попасться. Ты уже можешь рассмотреть дорогу, но тебя увидеть можно только вблизи. Да и природа начинает просыпаться, так что звуки копыт слышны не так далеко, как ночью.

В общем, самое лучшее время. Патрокл вел в поводу ослика и время от времени весело напевал, настроение у него было чудесное. Хоть ему и не доверили везти оружие повстанцам, но зато поручили довести до места этого чудного чужеземца.

Патрокл время от времени принимался убеждать сам себя и ослика, что это ничуть не менее опасно, но даже более почетно. Ведь раз оружие прислали с человеком, значит, там, далеко за океаном, их борьбу ценят и поддерживают. И придут новые партии оружия и новые добровольцы. И он, Патрокл, оправдает свое имя, означающее «слава отца». Отец давно, почти десять лет назад, погиб в очередной попытке восстания. Поэтому Патрокла воспитали мать и дед. А дед очень гордился тем, что они – настоящие критяне, потомки древних жителей Крита. «Наша цивилизация уже была древней, когда в Афинах еще пасли коз, а про турок никто и не слышал!» – не раз повторял он мальчику в детстве. Единственное, что обижало Патрокла в поведении деда, это то, что маму, которая была из потомков венецианцев, дед недолюбливал и называл «оккупанткой»[8].

Но сейчас Патрокл впервые мог сделать что-то важное для свободы Крита. И то, что чужеземец получил увечье, мальчика не смущало. Ну, полежит немного, нога и пройдет, борьба-то не один месяц продлится!

* * *

Анна Валерьевна обожала утро. Любое утро! По утрам ее душа, казалось, пела. Поэтому она всегда просыпалась затемно, стараясь не пропустить волшебство рассвета, сполна насладиться им! Сегодняшнее же утро было достойно, по ее внутренней шкале, наивысшей оценки!

Сначала рассветные лучи подсветили вершины гор, и те факелами вспыхнули на фоне еще темноватого небосклона. Но лучи ползли все ниже, небо светлело, и вот в какой-то волшебный миг солнце освещало и морскую даль. В этот момент в душе Анны Валерьевны всегда наигрывала «Ода радости» Моцарта.

Наверное, сказалось влияние Митрофана Петровича[9], троюродного дяди мужа, известного мецената и ценителя музыки. По крайней мере, именно благодаря его «Беляевским пятницам» робкая тяга к музыке превратилась у Анны Валерьевны в привычку к любому событию или человеку искать музыкальное сопровождение.

Утро, когда в душе звучал Моцарт, она не хотела делить ни с кем. И для обоснования своего одиночества придумала и ввела в обычай «обходы поместья». Именно «придумала». Нет, конечно, Беляево, как и любое хозяйство, требовало хозяйского пригляда. Но утренний осмотр в этом смысле был всего лишь оправданием для одиночества.

Впрочем, сегодня «дослушать Моцарта» госпоже Беляевой не дали. За зеленой изгородью послышался шум копыт и на поляну «выкатилось» «великолепное трио» – два оборванца и ослик. Ослик, впрочем, был вполне милый. Да и местный мальчишка был достаточно юн, чтобы внушать скорее умиление своими живописными, все в заплатках, лохмотьями. А вот третий… Третий внушал тревогу. По виду одежды можно решить, что он сначала долго и с удовольствием ползал по куче угля, затем, не меняя одежды, чистил в ней дымоход, а напоследок решил искупаться в море и высушить одежду прямо на себе. В довершение ко всему он, похоже, был ранен в левую ногу, на что указывал снятый с нее ботинок и тугая, хоть и несвежая повязка.