Американец - [78]

— Ну, примечательные механизмы и мне доводилось видеть, — подхватил Ньюмен. — Как-то раз при мне на фабрике иголок одна такая машина аккуратненько проткнула приезжего джентльмена, оказавшегося слишком близко, наколола его, будто на вилку, вмиг заглотала и раскрошила на мелкие кусочки.

Однажды поздно вечером, когда Ньюмен вернулся в свою обитель, а было это спустя три дня после сделки, заключенной со старой мадам де Беллегард, — иначе, как «сделка», их соглашение насчет приема, на котором она собиралась представить Ньюмена свету, назвать было бы трудно, — так вот, вернувшись, он обнаружил у себя на столе карточку внушительных размеров, извещавшую, что упомянутая дама ждет его у себя дома двадцать седьмого числа сего месяца в десять часов вечера. Ньюмен засунул карточку за раму зеркала и созерцал ее с большим удовлетворением — нашему герою она казалась символом его триумфа, документальным подтверждением того, что он победил. Вытянувшись в кресле, он наслаждался разглядыванием карточки, когда к нему пожаловал Валентин де Беллегард. Проследив, куда устремлен взгляд Ньюмена, тот сразу увидел приглашение, присланное его матерью.

— А что там значится в уголке? — спросил он. — На что приглашают? Вряд ли, как обычно, «на танцы», или «на концерт», или «на tableaux vivants»?[107] На этот раз следовало бы указать: «на американца».

— Но ведь я буду не единственный, — ответил Ньюмен. — Миссис Тристрам сказала мне сегодня, что тоже получила приглашение и уже ответила согласием.

— Ага, значит, миссис Тристрам с супругом окажут вам поддержку. В таком случае матери следовало указать: «на трех американцев». Подозреваю, что скучать вы не будете. Вам предстоит встреча со множеством лучших людей Франции. Я имею в виду людей с длиннейшими родословными и высоко задранными носами. Среди них немало форменных идиотов. Рекомендую обходиться с ними осторожно.

— А я уверен, они мне понравятся! — воскликнул Ньюмен. — Сейчас я готов восхищаться всем и каждым, у меня отличнейшее расположение духа.

Валентин молча посмотрел на него и бросился в кресло, вид у него был необычайно усталый.

— Счастливец! — проговорил он со вздохом. — Смотрите только, не обидьте на приеме кого-нибудь.

— Ну, если кому-нибудь охота на меня обижаться — на здоровье. Моя совесть чиста.

— Видно, вы и вправду очень влюблены в мою сестру.

— Да, сэр! — помолчав, сказал Ньюмен.

— А она? Она тоже влюблена в вас?

— По-моему, я ей нравлюсь, — ответил Ньюмен.

— Как же вам удалось ее околдовать? — спросил Валентин. — Какими средствами?

— Ну, у меня нет на этот счет твердых правил, — сказал Ньюмен. — Но, во всяком случае, мои приемы, как видите, имели успех.

— Подозреваю, — рассмеялся Валентин, — что с вами страшно иметь дело. Вы продвигаетесь вперед семимильными шагами.

— С вами сегодня что-то неладно, — заметил на это Ньюмен. — Вы почему-то норовите меня уязвить. Не терзайте меня вашими колкостями, пока я не женился. Вот обрету почву под ногами, мне будет легче сносить то, что преподносит жизнь.

— А когда же свадьба?

— Недель через шесть.

Валентин некоторое время молчал, а потом спросил:

— И вы уверены в своем будущем?

— Уверен. Я точно знаю, чего хочу, и знаю, что уже получил.

— И не сомневаетесь, что будете счастливы?

— Сомневаюсь? — повторил Ньюмен. — Ну, такой наивный вопрос заслуживает такого же ответа. Нет! Не сомневаюсь!

— И ничего не боитесь?

— А чего мне бояться? Вы не можете причинить мне вреда, разве что прибегнете к силе и умертвите. Вот это было бы чудовищным предательством. Я хочу жить и собираюсь жить долго. Я ведь до смешного здоров, и смерть от болезни мне не грозит, а удел умереть от старости приблизится не так скоро. Жену свою я не потеряю — я буду слишком усердно о ней заботиться. Могу, конечно, потерять состояние или часть его, но это неважно. Я тут же все снова удвою. Так чего мне бояться?

— Ну, например, того, что американскому дельцу, возможно, не стоит жениться на французской графине.

— Это, может быть, графине не стоит, для дельца же, если вы имеете в виду меня, опасности нет. Однако моей графине не грозит разочарование, я отвечаю за ее счастье, — и, словно желая отметить эту свою уверенность фейерверком, Ньюмен встал и подбросил пару поленьев в камин, и без того ярко пылавший.

Валентин некоторое время наблюдал за взметнувшимися языками огня, а затем склонил голову на руку и печально вздохнул.

— Голова болит? — осведомился Ньюмен.

— Je suis triste,[108] — с галльской непосредственностью ответил Валентин.

— Грустно? Из-за чего? Из-за той особы, на которую вы намекали на днях? Сказали, что любите ее, а жениться не можете?

— Я так сказал? Мне и самому потом показалось, что я проговорился. Упоминать об этом при Клэр никак не следовало. Но у меня тогда было тошно на душе, да и сейчас тошно. И зачем только вы меня с ней познакомили?

— Ах, значит, это Ноэми! Боже мой! Уж не хотите ли вы сказать, что сохнете по ней?

— Нет, не сохну. То, что я испытываю, не пламенная страсть. Однако эта расчетливая маленькая чертовка засела у меня в мозгу! Укусила за душу своими ровными мелкими зубками, и боюсь, в результате я взбешусь и наделаю глупостей. Все это низко, омерзительно низко. Самая меркантильная плутовка во всей Европе! И тем не менее я лишился из-за нее покоя, мои мысли постоянно крутятся вокруг нее. Какой разительный контраст с вашим благородным, возвышенным чувством! Зловещий контраст! Досадно, не правда ли, что я в расцвете молодости не могу найти ничего лучшего? Ведь я славный малый? Верно? En somme?