Американец - [121]

— Что такое? — вскинулся Ньюмен. — Уж не виделись ли вы с нею?

Миссис Хлебс покачала головой.

— Нет, сэр, не виделась и никогда не увижусь. Вот от чего тоска и берет. Ни я не увижусь, ни миледи, ни маркиз де Беллегард.

— Вы хотите сказать, ее строго охраняют?

— О да, сэр. Очень строго, — тихо ответила миссис Хлебс.

Казалось, от этих слов сердце Ньюмена на какой-то момент перестало биться. Он откинулся в кресле, не отрывая взгляда от старой служанки.

— Они тоже пытались с ней встретиться? И она не захотела? Не смогла?

— Отказалась — на веки вечные! Мне это горничная миледи передала, — пояснила миссис Хлебс, — а она слышала от самой миледи. Уж если миледи заговорила об этом с горничной, видно, она совсем была не в себе. Мадам де Сентре отказалась с ними встретиться. А сейчас у нее последняя возможность. Скоро никакой возможности больше не будет.

— Вы имеете в виду, ей не позволят эти матушки или сестры, как их там называют?

— Уж такие правила у них в монастыре, а вернее, у их ордена, — ответила миссис Хлебс. — Нигде нет таких строгих порядков, как у кармелиток. По сравнению с ними падшие женщины в исправительных домах живут как королевы. Femme de chambre[151] сказала мне, что все кармелитки ходят в старых коричневых балахонах, таких грубых, что их и на лошадь-то не набросишь. А бедная графиня всегда так любила платья из мягких тканей, не выносила жестких да накрахмаленных. Спят они на земле, — продолжала миссис Хлебс, — словом, им живется не слаще, чем… — и она нерешительно поискала сравнение, — чем жене мусорщика. Они отказываются от всего мирского, даже от своего имени, которым их в детстве бедные старые нянюшки называли, отказываются от всех — от отца с матерью, от братьев и сестер, не говоря уже о других-прочих, — деликатно добавила миссис Хлебс. — Подумайте, под этими коричневыми балахонами они носят власяницы, подпоясанные веревкой, а зимой встают по ночам и отправляются в самую стужу молиться Деве Марии. Дева Мария — госпожа строгая. Живописуя эти ужасы, миссис Хлебс побледнела, но глаза ее были сухи, а руки, лежавшие на обтянутых шелком коленях, крепко сжаты. Ньюмен горестно застонал и склонился вперед, обхватив голову руками. В комнате надолго воцарилась тишина, нарушаемая лишь тиканьем больших позолоченных часов на камине.

— Где этот монастырь? — наконец поднял глаза Ньюмен.

— Я узнала, их два, — ответила миссис Хлебс. — Я так и подумала, что вы захотите там побывать, хотя это слабое утешение. Один монастырь на Мессинской авеню, так мадам де Сентре там — они это выяснили. А другой — на Рю-д’Анфер.[152] Ужасное название, вы, верно, знаете, что это значит.

Ньюмен встал и отошел в дальний угол комнаты. Когда он вернулся, миссис Хлебс уже стояла перед камином, сложив руки на груди.

— Скажите, — спросил он, — могу я побывать там, пусть даже мне нельзя будет ее увидеть? Можно ли через решетку или еще откуда-то поглядеть на то место, где она теперь?

Говорят, все женщины любят влюбленных, и даже свойственная миссис Хлебс уверенность в предначертанном свыше порядке вещей, при которой все слуги «знают свое место», подобно планетам, двигающимся по своим орбитам (заметьте, я отнюдь не имею в виду, будто миссис Хлебс когда-либо сознательно сравнивала себя с планетой), — даже эта уверенность вряд ли могла умалить материнскую печаль, с какой она, склонив голову набок, посмотрела на своего нового господина. Быть может, в эту минуту ей даже почудилось, что сорок лет назад она качала его на руках.

— Вам от этого легче не станет, сэр. Вам только покажется, что она от вас еще дальше.

— Как бы то ни было, я хочу там побывать, — ответил Ньюмен. — Мессинская авеню, вы сказали? А как называется само заведение?

— Монастырь кармелиток.

— Запомним.

Миссис Хлебс немного поколебалась, а потом произнесла:

— Мне нужно сказать вам еще кое-что. В монастыре есть часовня, и изредка, в воскресенье, туда пускают на мессу. Не всех, конечно. Говорят, видеть несчастных, которые там томятся, нельзя, но можно услышать, как они поют. Подумать только, что у них еще есть силы петь! Как-нибудь в воскресенье я расхрабрюсь и выберусь туда. Уж ее-то голос я узнаю из ста.

Ньюмен с глубокой благодарностью взглянул на свою гостью и крепко пожал ей руку.

— Спасибо, — сказал он. — Если можно пойти туда на мессу, я пойду.

Через несколько минут миссис Хлебс церемонно засобиралась уходить, но Ньюмен остановил ее и вручил ей зажженную свечу.

— У меня здесь с полдюжины комнат пустует, — объяснил он, выводя ее в коридор. — Посмотрите их и выберите, какая вам удобней. Поселяйтесь в той, что больше понравится.

Миссис Хлебс сначала отпрянула, услышав столь необычное предложение, но Ньюмен так ласково и мягко подталкивал ее к открытой двери, что в конце концов она сдалась и пустилась в глубь коридора, освещая себе путь колеблющимся огоньком свечи. Она отсутствовала более четверти часа. Все это время Ньюмен ходил из угла в угол, лишь иногда останавливался у окна, смотрел на огни бульвара и снова принимался шагать. Видимо, миссис Хлебс вошла во вкус своих исследований, но вот она вернулась в гостиную и водрузила свечу на каминную полку.