Америка - [25]

Захотелось поплакать, но Иоселе стеснялся. Он сидел неподвижно, будто находился в чужом мире, как если бы все это происходило во сне.

Кто-то обратился к нему.

Иоселе обернулся и увидел мальчика, сидевшего поблизости, с растрепанными волосами и какими-то дикими, испуганными глазами. Говорил он на языке, которого никто не понимал.

Это был итальянский мальчик с острова Сицилия, Кате Комбас. Подобно Иоселе, он из бедной деревни попал в огромный американский котел, в эту «скул», и сидел здесь уже четыре дня, не понимая ни слова из того, что говорят, и никем не понятый.

Итальянский мальчик спросил у Иоселе, не приехал ли он тоже из деревни Чирана. Иоселе взглянул на него с испугом и отодвинулся. Однако незнакомая среда и полное непонимание, видимо, так допекли итальянского мальчика, что тот накинулся на Иоселе с кулаками.

Учительница это заметила, подошла, успокоила горячую итальянскую кровь маленького сицилийца и пересадила Иоселе на другое место. Неожиданно она ласково взглянула на него, погладила по голове и сказала по-еврейски: «Не бойся!»

Иоселе удивился, услышав еврейскую речь. Ласковый взгляд его успокоил, и мальчик проникся к женщине доверием.

Учительница сама была из русских евреев, покинувших Россию в раннем детстве. Она почти не помнила эту страну, но всегда по ней тосковала, чувствуя, что именно там ее родина. У нее всегда болело сердце за еврейских детей-эмигрантов, приезжавших из России. Женщина чувствовала всю трагедию этих маленьких евреев, и каждый раз ее охватывала неизбывная жалость, которая сейчас крепко привязала ее к Иоселе. В его испуганных глазах, в его непонимании она видела все одиночество, всю отверженность еврейских детей из России. Каждый ребенок, приезжавший из этой страны, будто передавал ей привет из старого дома. Именно поэтому женщина отнеслась к Иоселе с таким пониманием.

Ребенок разглядел это в ее глазах, и, хотя он не смог преодолеть свою отчужденность, сочувствие учительницы и те два еврейских слова, которые она произнесла, согрели душу мальчика. Тем не менее, он до конца урока просидел словно в ином мире, а когда Берл пришел за ним и потащил в парк, желая показать, как парни проделывают акробатические трюки, Иоселе отказался, заплакал и попросил брата отвести его домой.

Там мальчик забился в уголок и, несмотря на уговоры матери, ничего не стал есть. Он не плакал, ничего не говорил, просто тихо сидел, будто затаив что-то в глубине души. Ярко светило солнце, с улицы доносились радостные, веселые крики ребят. Снова послышались звуки шарманки. Мать взяла его за руку, чтобы отвести к детям, она даже насильно вытолкнула Иоселе за дверь и отвела к играющим мальчикам, но ребенок вернулся в дом, снова уселся в свой угол и продолжил молчать — ему даже не хотелось рассказывать о том, что происходило в школе. Вечером, после ужина, когда отец пришел с работы, Иоселе достал из шкафа Талмуд, подошел к нему, раскрыл книгу на том месте, где закончили в прошлый раз, и они вместе начали читать нараспев. Когда оба увлеклись и распелись особенно громко, Иоселе вдруг расплакался так сильно, что отец вскочил с места и зашагал из угла в угол, покусывая кончик бороды. Никто не спросил, что случилось и почему расплакался мальчик, — все они и без слов понимали причину: Иоселе охватила жгучая тоска по дому.

15. Летний день в Нью-Йорке

Стоял жаркий летний день. В Лешно его сочли бы погожим июльским деньком, а в Нью-Йорке только-только кончился апрель. С океана дул теплый влажный ветер. Окна доходных домов были открыты, и все запахи, которые накопились там за зиму, сейчас смешивались с уличной вонью. Балконы и подоконники были увешаны верхней одеждой, подушками, перинами и матрацами. Крылечки начали использовать как продолжение комнат, и квартиры словно вылезли из закрытых домов и вышли на улицу. Матери с детьми выбрались на свежий воздух с мокрыми пеленками и грязными полотенцами. Женщины, сняв капоты, сидели на ступеньках и кормили грудничков, нисколько не стесняясь прохожих, как будто стыдиться и впрямь было нечего — ведь все так делают.

Каждого нью-йоркского жителя лето выгнало из дома на улицу. От проветриваемых постелей в воздухе носились перья и стояла удушливая вонь. Ко всему прочему, поскольку над улицами были проложены стальные пути городской железной дороги, каждую минуту слышался гул проносящихся поездов, оставляющих после себя запах гари и копоть.

На улице вдруг послышалась музыка — под дробь ребячьих барабанов и свист маленьких флейт, игравших американскую песенку, шагал отряд детей. Наряженные и раскрашенные, они шествовали в разноцветных бумажных костюмах. Это был майский праздник, и школа, в которой учился Иоселе, вела своих детей в городской парк на прогулку. Впереди шла учительница, мисс Изабелла, та самая, которая так хорошо приняла Иоселе, когда он впервые пришел в школу. Она держала его за руку, а Иоселе было не узнать: на нем были белая рубашка в синюю полоску и бумажная шляпа с кисточкой. Он нес факел перед «королевской четой», которая вышагивала позади него под синим в звездах балдахином.

Несмотря на общее ликование, Иоселе грустил. Все эти глупости его не занимали, и он не понимал, зачем его туда тащат. Дети, представлявшие разные народы со всех материков, должны были участвовать в этом спектакле-сказке. За «королевской четой» следовал «фельдъегерь». Им был тот самый итальянский мальчик Кота Комбас, который теперь уже немного понимал по-английски. Он шествовал в красной шляпе и вел за собой любимую собаку, которая тоже была увешана с головы до хвоста разноцветными бумажными лентами. Далее следовали остальные дети — пажи, генералы, лесные разбойники и рабы. Ребята смеялись, впереди играла музыка, и они с воодушевлением шагали в такт. Мальчики выступали по-солдатски, четко чеканя шаг, а девочки разбрасывали по тротуарам цветы и расчищали путь «королевской чете». За детьми следовали их мамы, некоторые даже везли в колясках малышей — братишек и сестренок участников шествия, тоже пожелавших увидеть майский парад. Женщины несли в сумках еду для детей — по окончании праздника намечался пикник. Все радовались весеннему солнцу, лучи которого прорывались сквозь стальные пути, пролегающие над головами, и заливали детей щедрым теплым светом.