Америго - [19]

– Пустяки, – сказал Рональд. – Что мне эта шляпа? На парад я в ней все равно не хожу. Да еще поглядеть надо, может, надфилем поскребу, как подсохнет…

– Совсем испортишь, – ответила жена. – На тебя целая смена смотрит, а ты как с чердака вылез.

Рональд уселся на стул и стал шарить по столу в поисках острого предмета. Напрасно – все приборы были убраны в ящичек серванта.

– Что там с проводами? Когда включат?

– Кого, провода? – рассеянно пробормотал Рональд.

– Да нет же, электричество! Что с проводами?

– Перебили где-нибудь. А может, какой-то паразит костюмный написал закон – чтобы вот эти по субботам без света сидели.

Мадлен сама изнеможенно опустилась на стул.

– Скажет тоже… А мы еще в купальную собирались. Под горячую воду… Так успокаивает. В больших апартаментах ванны ставят отдельные, слышал? Я б там и полежать без света не отказалась.

Рональд фыркнул и замолчал ненадолго.

– А ужинать есть? – спросил он затем вкрадчиво.

Мадлен покачала головой.

– Было, – отозвалась она. – Только я теперь ничего не сготовлю. Кто в бакалею пойдет? Я устала.

– И мне нездоровится, – поделился Рональд. – Терпение-то осталось?

Мадлен, хотя этого не было видно, напряглась.

– Нам питаться нужно. Какое терпение?

– Какое… спасительное, вот какое. – После этих слов Рональд пробрался к серванту и начал там шуметь, выдвигая ящики. Звякнула склянка.

– Разобьешь, и будем мы втроем два куска доедать, – невесело сказала мать (поднос с пирогом она со стола не убирала). Отец тем временем поднес находку к окну, которое по-прежнему изливало на детскую кровать мерклый, болезненный свет.

– Оно, – заключил он. – Где стаканы?

– Я сама, – выхватила у него склянку удивительно тихо подоспевшая мать. – Уильяму поменьше, ему дадим пирога. Ребенок растет все-таки.

Уильям подумал, что, несмотря на забывчивость и равнодушие, быть взрослым, наверно, не так уж плохо – если им ничего не стоит отказаться от такой вкусной вещи даже в отсутствие гостей. Пока отец и мать делили между собой содержимое склянки (там, где это было возможно – на подоконнике), он с удовольствием вгрызался в сухую бисквитную корку и смаковал подсахаренную лимонную массу. Когда родители вернулись за стол, мать покапала оставшимся терпением на другой ломтик.

– Теперь как раз помягче будет, – уже радостно заметила она.

– Угу, – ответил ей полный рот. Мадлен подвинулась к сыну; обняла одной рукой его за бок, другой выловила из густых волос полукруглое ухо, как половинку печенья, упавшую в кофе, и горячо прижалась к нему губами. Потом она взялась за стаканчик, то же самое сделал Рональд. Отец и мать быстро выпили свои порции терпения.

Уильям схватил повлажневший кусок пирога и отправил его в рот целиком, но поторопился и начал прямо по-взрослому, с досадой, кряхтеть над скатертью. Мадлен засмеялась и стала хлопать его по спине, все крепче и крепче, и так увлеченно, словно приняла порцию усердия. Наконец он был вынужден сплюнуть немного бисквита обратно на поднос, чтобы мама оставила в покое его спину, и потом она продолжила играть с ним – уж на это он, конечно, всегда был согласен. Игра называлась «Откушу кусочек ушка, ам! ам! потому что ты мой сладкий, ам! ам!». (Почему-то только об этом рассказывать по-настоящему неловко, но все-таки с самого начала решено, что не будет никаких врак.) Они оба ужасно любили такие развлечения: на время их становилось понятно все то, что нельзя или не хочется объяснить на словах, мама превращалась в его Лену, и заодно легко было простить друг другу любую обиду.

Рональду радость жены не передалась. Он пристально смотрел на мрачно-зеленую стену и молчал. Вырвался жутковатый вздох.

– Заработался ты, – посочувствовала Мадлен, повернув голову к нему. – Когда смена?

– Завтра – в шесть тридцать, – сквозь зубы ответил Рональд. – Но к обеду пустят, не волнуйся. Ох!

– Ложись, как раз хорошо успеешь выспаться, и боль уйдет.

– Ну уж нет! – возразил Рональд. – Я в уборную, – мучительно пояснил он и засобирался.

– Фонарик не забудь.

Утром включили электричество. Мадлен быстро удалилась, а Уильям, который проснулся от ее нежностей и следил за ней полуприкрытыми глазами, вздохнул и свесил ноги с кровати. Он догадывался, куда она ушла, и от негодования начал болтать ногами взад-вперед, ударился пяткой о тяжелый деревянный ящик под кроватью и огорчился еще больше. Отец не должен был вернуться до обеда, но вот мама могла прийти в любую минуту, и притрагиваться к игрушкам он не смел. «Я возьму их в другой раз», – так решил он и поразмыслил, стоит ли теперь самовольно удирать из дому. Потом он как-нибудь объяснится, но если мама пошла в Школу… Учитель мог и в самом деле запретить ему приходить в Парк, в его угрозах не было никакого обмана. Ничего иного, как ждать и надеяться, Уильяму не оставалось. Он начал разглядывать домашнюю обстановку, стараясь на что-нибудь отвлечься.

С короткой цепочки на потолке – в углу над книжными полками – свисали часы. Обыкновенные часы, то есть небольшой диск с цифрами за голубым стеклом. Часовая и минутная стрелки двигали крохотные голубые кораблики на своих наконечниках вокруг яркого зеленого острова в центре циферблата.