Амёба - [28]

Не спалось. Усталость была страшная, но не спалось. На кровати возились, хлюпали носами, сипло чертыхались — видимо, делили одеяло.

И тут Вавочку обдало со спины такой волной озноба, что он сел, как подброшенный. Диван под ним запел, заскулил, перекликаясь всеми пружинами. Вавочке показалось, что кожа на лице у него исчезла, что малейшее дуновение, случись оно, обожжёт его либо огнём, либо стужей.

Те, на кровати, были вдвоём, и они могли договориться. О чём? Да о чём угодно! Правда, он не слышал ни слова, тишина была ровной, но они могли! Они могли, вот в чём дело!

«Да нет, — попытался успокоить он сам себя. — Ничего они не сделают. И что они вообще могут сделать?»

И со спины пришла вторая волна озноба.

«УБИТЬ», — возникло простое и короткое, как бы крупным шрифтом оттиснутое в мозгу слово.

Вавочка сбросил ноги на пол и принялся одеваться. Выигрыш с кроватью обернулся крупной ошибкой, непростительной глупостью. Чему он радовался, дурак? Надо было самому туда третьим, а не на диван…

Вавочку трясло. На кровати заворочались, заворчали. Он вслушался.

«Нет, — решил он с облегчением. — Не успели ещё… Ничего они не успели».

А если они не успели, то… Вавочка замер. Самому… Никого не нанимая…

Да, видимо, из всех троих решение пришло первым к нему.

«Убрать, устранить физически, — с замиранием повторил он про себя читанные в каком-то детективе слова. — Устранить физически».

Слово «убить» он не мог теперь выговорить даже мысленно. Память его бессознательно перебирала все имеющиеся в доме колющие и режущие предметы. Потом он представил кровь на кровати, и ему чуть не сделалось дурно… Утюг. Он им гладил сегодня костюм. Если обмотать полотенцем…

Вавочка не мог больше оставаться наедине с такими мыслями. Нужна была какая-нибудь зацепка, неувязка, чтобы все эти планы оказались невыполнимыми. Он искал её, искал довод против того, что творилось в его голове и толкало на страшное.

Второй проснётся! Да-да! Второй проснётся обязательно. Первого он ударит, а второй проснётся, второго он не успеет…

«Ну и что? — возражал ему кто-то пугающе-жестокий в нём самом. — Проснётся, а я объясню, что вдвоём лучше, чем втроём».

И жуткий кто-то усмехнулся своей чёткой формулировке его, Вавочкиным, смешком.

— А труп? — быстро спросил Вавочка — и выдохнул с облегчением. Вот она, неувязка! Ничего нельзя, ясно?..

И даже не понял, что спросил вслух — тихо, правда, шёпотом, но вслух.

Теперь он сидел почти спокойный, и неувязочку эту смаковал, играл в возражения: придумает вздорное какое-нибудь — и радостно опровергнет.

Ну, положим, вдвоём можно вынести, завернуть во что-нибудь — и вынести. А дальше что? Бросить где-нибудь поблизости? А вот и не получится никак — утром найдут и опознают обязательно. Ну, ладно, ну, положим, сейчас ночь, положим, оттащим переулками куда-нибудь на окраину — так всё равно ведь найдут… А в реку?

Вновь волна озноба. Ну да, а если в реку? Если привязать что-нибудь, чтоб не выплыл?..

«Нет, — возразил он поспешно. — Ночь-то ночь, а менты-то всё равно на набережной дежурят… И на проспекте тоже…»

Возражение было неубедительным.

Кровать между тем давно уже попискивала, потом кто-то встал, шагнул нетвёрдо… Полыхнул малиновый торшер. В глазах ухватившегося за кисточку был ужас. Как и в глазах сидящего на кровати.

— Вы почему не спите? — дрогнувшим голосом спросил тот, что включил свет. И ещё раз — уже истерически: — Вы почему не спите?!

Торшер выключить побоялись. Тот, что вскочил с кровати, на кровать не вернулся — устроился в кресле, подобрав под себя ноги. Остальные двое посидели немного и прилегли. Истерический крик: «Вы почему не спите?!» — неожиданным образом многое прояснил.

Можно было уже, к примеру, не надеяться ни на вьетнамцев, ни на шестёрок из «Посошка» — вообще ни на кого не надеяться, кроме себя; а сестра должна приехать через несколько дней, которые с каждой минутой убывают; а их теперь двое, а он против них один.

Всё это возникло единым клубком мыслей, причём совершенно неподвижным: мысли не изменялись, просто с каждой минутой становились всё яснее и беспощадней.

Трое задрёмывали и просыпались. Стоило кому вздрогнуть и открыть глаза, как то же самое происходило и с остальными двумя, так что проснувшийся первым не то что предпринять — решиться ни на что не успевал.

Но мысли только притворялись, что застыли; в них как бы смещалось ударение: теперь главным было не то, что сестра приедет, а то, что нельзя больше выносить даже не присутствие — существование этих двух.

Как только это было осознано, мысли сорвались, полетели, тесня, выталкивая одна другую.

Даже если уехать — с паспортом, без паспорта ли — разве забудешь, что они есть, что они живут, копируя, издеваясь каждым прожитым ими мгновением! Уехать, да? А эти три дня — их как, простить?!

Страх нарастал, но вместе с ним росла нестерпимая потребность уничтожить, развязать, разрубить, одним рывком вернуться к прежней жизни. Неустойчивое равновесие могло нарушиться ежесекундно. Достаточно было незначительного толчка, мельчайшего события, чтобы три человека в замкнутом пространстве комнаты, сойдя с ума, бросились бы с нечленораздельным воем друг на друга. Или же, напротив, метнулись бы каждый в свой угол, втираясь от ужаса в стену.