Амандина - [22]

— А знаете, отец Филипп?

— Скажи мне, красавица.

— Когда я была моложе, я имею в виду, на прошлой неделе, я привыкла думать, что вы мой собственный отец. Разве это не глупо?

— Не глупо.

— У вас есть ваш собственный отец?

— Один раз был, но он, он давно стал жить на небесах. Ты знаешь, с Богом.

Мягкий дождь стучал по камням под навесом над окнами прачечной. Внутри Амандина сидела с Филиппом в старом шезлонге среди запаха мыла и пара. Мария-Альберта шептала над четками, отжимая белье.

— А мама у вас есть, отец?

— Да. Да, есть. Была. Она тоже ушла на небеса. У меня была и бабушка.

— Тоже на небесах?

— Да.

— На что она была похожа? Ваша бабушка.

— Ты имеешь в виду, как она выглядела?

— Да.

— Она была полная, или так казалось, потому что мне было едва восемь, когда она ушла. Да, я бы сказал, что она была полная. Она всегда сладко пахла. Она носила желтое платье с красными розами по подолу. А по воскресеньям она надевала коричневое платье, очень мягкое. И коричневую шляпку, я думаю. И она любила целовать меня, она всегда целовала меня. Четыре раза, чмок-чмок. Так же, как Соланж целует тебя.

— Правая щечка, левая щечка, правая щечка, губки.

— Да, так. Посмотри вон туда, видишь, как ручей выглядит в дождь? Вот так выглядели ее волосы, едва отливающие голубизной, как тонкий синий шелк, и они лежали волнами, как вода в ручье.

— Мне бы пошли голубые волосы.

— Возможно, когда-нибудь так и будет.

— Я бы хотела, чтобы вы были моим собственным отцом.

Слезы появились в морщинах на его щеках, и Филипп сказал:

— Это и мое желание.

— И ваше?

— Да. И мое.

— Хорошо.

— На самом деле, перед Богом и ангелами, прямо сейчас, прямо здесь, я признаю тебя моим ребенком.

— Я признаю вас моим отцом. Перед Богом и ангелами. Это действительно так?

— Абсолютно так.

— Это не так. Я знаю, что это не так, но я думаю, что это правда. Между нами, это правда.

— Между нами, Богом и ангелами. Может быть, это так же верно, как то, что «все может быть».

— Может быть. Я люблю вас, отец.

Глава 13

Епископ Фабрис чаще, чем это было заведено ранее, стал навещать монастырь. Мотивом якобы являлось то, что Филипп, казалось ему, сейчас менее склонен посещать его в курии в Монпелье; правда, епископ избегал компании своего старого друга, но, возможно, возникла еще одна причина изменения его обычного поведения.

Его высокопреосвященство прибыл в монастырь без предварительного уведомления как раз перед всенощной, помолился вместе с сестрами, а затем в гостиной пообедал наедине с Филиппом, и смех школьниц был слышен из-за закрытой двери, сливаясь со звуками домашнего хозяйства. Дом отвечал на его присутствие тем, что сестры и даже Паула испытывали прилив энергии и что-то щебетали, проскальзывая мимо двери, за которой сейчас обедали их кумиры.

Фабрис часто приезжал пораньше днем, иногда сразу после ланча, в сапогах под фиолетовой сутаной, и спускался вместе с Филиппом вниз в чайную, где оба садились на шатающиеся деревянные стулья за небольшой стол, откупоривали бутылки с прекрасным выдержанным соком, дегустировали его и плевались, сколько их душе было угодно, в глубокую урну из терракоты со старинной литой крышкой, строгали зернистый сыр, Филипп долбил сыр в крошки, передавая их Фабрису на лезвии штопора. Усталые львы скучали в своем логове.

Епископ всегда хотел увидеть Амандину, наклонялся благословить ее, сажал ненадолго на колени, отмечал, как она выросла, какая она красивая, как она читает молитвы. Вежливая и послушная, Амандина терпела, выполняла его пожелания и поглядывала — сразу или позже — через плечо на Филиппа. Когда ее отпускали с колен епископа, с мягкого княжеского одеяния, бежала спасаться — в объятия Филиппа, и Фабрис долго глядел на эту пару, слушая их болтовню с полуулыбкой на отвислых старческих губах.

Однажды в его утренний визит Паула — всегда добивавшаяся большего внимания, чем он хотел ей уделить — потребовала личной аудиенции Фабриса.

— Конечно, Паула. В полдень, когда все в доме будут отдыхать. Прогулка в саду? Это тебе понравится, Паула?

Она услышала иронию в его голосе, поняла, чего он не досказал. Это означало, если тебе хоть что-то может нравиться. Она вернулась в свои покои освежиться. Умыла лицо лавандовым мылом, растерла щеки полотенцем. Терла так энергично, чтобы высушить их или чтобы добавить им краски? Почистила зубы, держа полотенце над крахмальным воротником, жесткие белые крылья ее головного убора скачкообразно двигались вместе с ней. Еще раз прижала полотенце ко рту. Нет зеркала, чтобы посмотреть на себя.

Она начала:

— Я хочу узнать, как она, как этот ребенок оказался под твоим покровительством. И под моим. В течение пяти лет я послушно молчала, терпела. Разве я не заслужила право знать?

— Здесь нечего больше узнавать, Паула. Ничего, что могло бы сложить в единую строку все части этой истории. Слуга Церкви, старый друг сказал мне, что есть ребенок, нуждающийся в убежище. Такие вещи случаются все время, и эти запросы большей частью обращены к духовенству для оказания внеочередной услуги.

— Платной услуги, конечно.

— Способы оплаты бывают разные.

— Этот друг. Он не француз.