— Ты помнишь тот каменистый южный склон, что рядом с твоими землями? У отца он всегда был занят под картошку. А теперь, в годы войны, никто так и не удосужился проложить туда дорогу и вывезти навоз. Это поле ведь в стороне от других. И обрабатывалось оно совсем плохо. Нынешней весной я засеяла его овсом. Но лучше всего там уродился чертополох. И вот сегодня я наконец-то скосила этот чертополох и разложила на жерди, чтобы он больше не мозолил мне глаза.
— Неужели ты была так зла на чертополох, что даже Антти не сказала, куда уходишь? Или ты не хотела, чтобы свекровь узнала, где ты?
— Пожалуй, да. А что, Старуха заходила к вам после того, как проехал автобус? Она без конца твердит одни и те же истории про своего «младшенького», будто других детей у нее и вовсе не было. Я уж и так сыта по горло проделками ее сына, и мне совсем не интересно слушать о пустяках.
Амалия глядит сурово и обеими руками берется за ушки бидона. Однако Пааво подхватывает одно ушко, и вместе с сестрой они вносят бидон в избу.
— Выпьешь парного? — спрашивает Амалия.
— Можно, — отвечает Пааво. — Да, изменились времена, многое изменилось с тех пор, как мы с тобой в избе Ээвала пили парное молоко, точно телята. А ты, конечно же, угадала: Старуха заходила к нам в Ээвала. И там был настоящий спектакль, особенно для Кертту, когда Старуха взобралась на печь, показывая, как лазил Таави в детстве на елку, спасаясь от порки. Сидел на елке, куковал и язык оттуда показывал. Впрочем, поди узнай теперь, пыталась ли на самом деле Старуха когда-нибудь хорошенько проучить своего «младшенького».
Пааво стоя пьет парное молоко из толстого граненого стакана. Из такого же стакана он пил в детстве. Потом Пааво садится и говорит медленно, с расстановкой:
— Ты не должна принимать так близко к сердцу эти выходки Таави. Я ночевал у тетушки Ийды и слышал... то же самое, что и ты, вероятно, слышала, когда ездила в село. Я вспоминал Таави, как мы с ним, бывало, ездили украдкой от родителей куда-нибудь на приработки... Тогда Таави просто не мог вернуться домой, пока не перепляшет со всеми девушками. Да и ты сама ведь не очень любила сидеть в сторонке. Кто из вас тогда больше любил танцы, я и до сих пор понять не могу.
— Оставим это. Надо думать, все устроится, как и до сих пор устраивалось. Ты лучше расскажи мне, как Ээва и Ааретти? Видел ты их?
— Ааретти я встречаю, правда, редко. Бравый офицер. Сапоги со шпорами. Ааретти всегда умел быть послушным. Повинуясь матери, он доучился до докторской степени; повинуясь жене, занял должность в столице, а теперь прищелкивает каблуками перед высшим начальством. Хотел было я в эту поездку повидать Ээву, но встретил только ее любезного супруга. Эта Ээва обвела вокруг пальца добродушнейшее создание. Он собственноручно приготовил мне такой вкусный завтрак, каким меня и в мирное-то время не часто потчевали. Говорит, ему и раньше приходилось заниматься кухонными делами..Ведь Ээва часто бывает занята вне дома, И теперь она тоже где-то хлопочет по делам организации «Лотта свярд»[2], а ее прекрасные дочки — в Швеции. Да, ты знаешь, мать Кертту живет в том же городе. Я и ее проведал. Мамаша сильно постарела. Для нее война ужасна главным образом потому, что не соблюдается расписание поездов. Прежде, бывало, когда ее муж был начальником станции, поезда приходили и отправлялись минута в минуту, а теперь совсем не то...
Пааво улыбается. Но ему не удается скрыть от Амалии усталость и озабоченность. Он крепко пожимает руку сестры на прощанье. В дверях еще раз оборачивается и замечает:
— Счастье все-таки, что Кертту научилась топить баню, иначе бы мне пришлось уезжать из родного дома, так и не попарившись! Ты ведь занята: вооружилась косой и ведешь войну с чертополохом. Спасибо, что хоть немного присматриваешь за Кертту и Эльви. Не пускай их одних на топкое болото.
Амалия кивает головой и начинает вертеть сепаратор. Пааво, остановясь на крыльце, прислушивается к жужжанию машины — в детстве от этого звука он просыпался по утрам,
Кажется, совсем недавно овес на поле Ийккала был синевато-зеленым, а теперь как-то сразу пожелтел. С шелестом падает овес перед косарем. Это Таави. Припекает солнце, пот льет со лба Таави, но он косит с упоением. Целое лето нужно было ползать, лежать в окопах, бегать согнувшись, и вот теперь наконец он может распрямиться, развернуться, держа в руках косу, по которой истосковался. Грохот войны, сотрясающий землю, здесь совсем не слышен. По крайней мере пока. Хотя день выдался солнечный, Таави косит с непокрытой головой. Стебли овса высоки, зерна полновесны.
Вдруг до слуха увлеченного работой Таави донесся пронзительный голос Амалии:
— Иди сюда, надо поднять забор, Торстикки повалила. Коровы треплют копенки ржи!
Таави будто не слышит. Работа завладела всем его существом, точно глубокий сон. Ему хочется видеть перед собой только широкую спелую ниву и слышать звук своей косы. Ни дрожи земли, ни слов команды — ничьей команды.
Но до него снова доносится голос Амалии. Таави встряхивает головой, словно желая отогнать назойливую муху. Затем наступает тишина, и вдруг Таави ясно слышит чей-то топот и хруст. Прямо по полю скачет Амалия, отплясывает среди спелого овса с искаженным ненавистью лицом. Она машет своим цветастым нарядным платком и безжалостно губит овес сапожищами.
