Амалия - [27]

Записка явилась для Амалии неожиданностью, как и всякое извещение о смерти. Уже неделю дул северный ветер, глинисто-серые тучи ползли по небу, а ночью выпал первый снег. Амалия идет в хлев, и на снегу отпечатываются следы ее сапог. Оглянувшись назад, Амалия пугается собственных следов. Даже войдя в хлев, она не может избавиться от чувства, будто сзади нее кто-то стоит. В хлеву она поет любимую песнь тетушки Ийды:

Узок и тесен путь к небесам...

И только приступив к дойке, Амалия успокаивается. Ей кажется, что теперь тетушке должно быть хорошо: и бедро не болит, и дыхание не спирает. Жившая в вере, тетушка, несомненно, и умерла в вере. Амалия знает, что доставила ей много огорчений, так же как и матери когда-то. Однако тетушка всегда была добра к ней и помогала всегда без единого упрека, хотя порой для них и были основания. Амалия довольна, что дядюшка Ээверт доверил ей устройство похорон. Думая о том, что нужно приготовить к похоронам, Амалия вспоминает те многочисленные торжественные обеды, которые устраивала сама тетушка. Ведь она славилась на весь приход как искусная повариха, и, пока была здорова, ее чаще других приглашали для устройства всяких торжественных угощений...

14

Амалия едет в Хельсинки. Стук колес ее успокаивает, как шорох дождя по окончании ярового сева. Руки могут наконец отдохнуть. Это второе в жизни Амалии путешествие по железной дороге. Со времени первого прошло уже, наверно, лет тридцать, — Амалия не припомнит точно, когда это было, но это и не так важно. Она была в те времена маленькой девочкой, а на ногах у нее были покупные башмаки. Они были коричневые, с широкими носами. Сапожник Такамаа делал только светлые мягкие пьексы и узконосые черные высокие ботинки. Тогда Амалия вместе с Ээвой ездила навестить семью дяди, брата матери, он был купцом и жил в приморском городе. Он и его жена уже умерли. Амалия только помнит имена своих двоюродных сестер: Эстер и Ханнели. Где они и что делают теперь — она не знает.

Дорога тогда утомила Амалию. Вагон трясло и покачивало, было жарко и пыльно. А проводник не разрешал им стоять на площадке. Приходилось сидеть среди облаков пыли и вытирать с лица пот. Носовой платок скоро стал неприлично грязным, а глаза щипало. Приехав к дяде, они сразу же хотели пойти искупаться. Но тетя Эльсе не пустила, потому что был уже поздний вечер, а до песчаного берега далеко идти.

На другой день разразилась сильная гроза, тетя Эльсе боялась грома и причитала в голос. После дождя они пошли осматривать город. По сточным канавам вдоль улиц бежала вода. Дома стояли рядами за плотными крашеными заборами. На окнах были белые кружевные занавески, а на подоконниках — цветы в горшках. Амалия видела и раньше цветы на окнах, и в Такамаа цветет по крайней мере бальзамин в каждом доме на окнах солнечной стороны; но такого множества комнатных цветов, как здесь, Амалия не могла себе даже представить.

У тети Эльсе тоже было много цветов и даже пальмы. Девочкам не разрешалось играть в той комнате, где стояли пальмы и стулья с мягкими пружинистыми сиденьями. В той же комнате на выступе печи лежали большие раковины, наполненные шумом моря. Перед мягкими креслами и диванами стояли на тонких ножках столы, а на них лежали красные бархатные скатерти с бахромой и тяжелыми причудливыми кистями. А поверх бархатных скатертей посреди стола, под большими лампами, были разостланы еще белые кружевные скатерки. У самой тети Эльсе на платье было много кружев, а Эстер и Ханнели носили на шее коралловые ожерелья. Тетя Эльсе подробно, с увлечением рассказывала Амалии и Ээве о коралловых рифах. О них она слышала от своего отца-моряка. Тетя вообще была очень разговорчива. Она все время гладила шрам на лбу Амалии и охала. Из-за этого тетиного сочувствия Амалия даже плакала тогда по вечерам, обливая слезами подушку, а утром просыпалась, чувствуя себя несчастной.

Вспоминая все это, забившись в угол сиденья, Амалия думает о своем шраме и о том, сложилась бы ее жизнь удачнее, чем теперь, если б не было шрама. Вряд ли. Колеса стучат монотонно, словно старательно убаюкивают ее. И мысли становятся похожими на сновидение. Большой шрам уже напоминает бледнеющую на рассвете звезду над кромкой леса... В лесу — лисьи норы и охотничьи тропы... По тропинкам бредут люди с рюкзаками, и среди них Антти...

Резкая остановка поезда заставляет ее очнуться. Амалия смотрит в окно. Стоящая на перроне старая, с круглым, как мяч, животом, женщина напоминает ей Старуху и Ийккала. Теперь в Ийккала домовничают двое: Старуха и хромая Сельма. Коровы и овцы, конечно, будут хорошо ухожены, Амалия не сомневается в этом. Но вот Воронку и Резвой будет похуже. Обе женщины боятся лошадей и едва осмеливаются войти в конюшню, чтобы принести им корм и питье...

Поезд мчится, пыхтя, через лес, теснящийся с обеих сторон. Видно, лесу и конца не будет. Вот в таких же бесконечных лесах скрылся и Антти... На душе у Амалии тяжко, хоть она и понимает, что лес влечет его к себе, словно кипучие вешние воды, которые наступают отовсюду, затопляют берега, смывая и унося все, что только попадается им...