Амалия - [21]

Манне прихлебывает кофе и смотрит на Амалию блестящими глазами.

— Что ты хвалишь тепло своей избы, когда в тебе самой еще столько огня, что только плясать. Здесь, в Такамаа, при мне другой такой плясуньи не бывало.

— Я свое отплясала.

— Вот глупая, что болтает! А у самой щеки горят и ноги как на пружинках. Принесу-ка я скрипку, и ты потанцуешь мне на радость, потанцуешь на своем красном полу. Отодвинь половики к стене, убери в сторону эту скамейку. Я живо достану скрипку.

— Пей свой кофе. Я думаю, и лошадь твоя уже отдохнула, — говорит Амалия спокойным голосом, но щеки у нее горят и красны, как клюква.

Не отрывая глаз от Амалии, Манне пьет кофе, потом поправляет свой пестрый шарф и берет шапку со скамьи. У дверей он снова оборачивается, говорит:

— Уж как-нибудь я принесу скрипку... — и уходит.

Амалия смущена, но отчего? От слов ли Манне или от его блестящих темно-карих глаз со сверкающими белками — она и сама не знает. Манне, которого она помнит с юных лет и который остался все таким же веселым и говорливым, заставляет почувствовать Амалию, как скучна и однообразна ее теперешняя жизнь. Одно и то же хождение по утрам и вечерам, тканье холста в течение дня и чтение после вечерних работ. Давно уже не попадалась ей и новая увлекательная книга. Впрочем, она охотно перечитывала те книги, которые особенно полюбились ей, или слушала радио. А теперь и радио испорчено, и Антти нет дома. Амалия пытается бороться со скукой, с тоской и вспоминает все хорошее, что было в ее жизни. Но нынче и это не помогает.

Она рано ложится, но не может заснуть. Жгучие глаза Манне и его слова кружат ей голову, не дают уснуть. Все, все оказывается вокруг нее бесцветно, бесцветно, как кипорная ткань, намотанная на вал станка. Только пол избы яркий, красный и зовет к танцам. Пока Антти был маленьким и несмышленым, Амалия иногда танцевала на этом полу. Она танцевала с ребенком на руках, ожидая возвращения Таави. Мальчик смеялся, ему казалось, что он на качелях, и он тянулся ручонками к лицу матери. Теперь Антти больше не нуждается в ней. Он живет своей жизнью, мечтами о хороших лошадях, мотоциклах и автомобилях. Воронок ведь теперь уже совсем не тот конь, о котором можно мечтать. Понурив голову, стоит он в стойле и лениво жует свое месиво. На сено он только дует. Его вид уже не радует и Амалию. Ноги у Воронка не гнутся, отекают, а зимой он даже прихрамывает. Амалия знает рабочих коней Такамаа, многие из них — потомки племенных производителей Ээвала. Отец занимался разведением лошадей. Будет ли Антти понимать толк в них? Во всяком случае, он недоволен Воронком. Лошадь Манне не чета Воронку. Весело похрустывало сено у нее на зубах, и упругими были удары копыт.

Амалия знает, что в конюшне Хукканена есть два жеребенка, родословной которых можно гордиться. Хукканен с сыновьями в последнее время разводил лошадей и, говорят, даже разбогател на этом деле. Теперь цены на лошадей падают. Для обработки земли повсюду применяются тракторы, и в Такамаа тоже. Даже в Ийккала трактор помог управиться с пахотой.

Быстрее, чем всегда, заканчивает Амалия утренние работы и отправляется к Хукканену. Надо ведь и со Старухой повидаться, но главное — ей хочется взглянуть на жеребят. Узкая каменистая дорога к Хукканену сворачивает от шоссе на юг. Колесами выбиты глубокие колеи, в которых замерзла вода. На дороге столько же выбоин, сколько камней. Трудно было бы Старухе идти по этой дороге. С некоторых пор Старуха растолстела, а ноги ее становятся все слабей. Теперь она не единственная женщина в доме Хукканена: молодой Хукканен обзавелся хозяйкой. Молодая хозяйка теперь беременна, еле двигается, вот-вот родит...

Несколько недель назад она заходила к Амалии за картами и жаловалась на свои ноги. Сама Амалия по-прежнему худощава. Две беременности перенесла она, и на этом словно закончилась для нее жизнь женщины... Она всегда охотно выполняла мужскую работу и орудовала вилами на лугу с большим удовольствием, чем возилась с горшками у очага. С треском разлетается от удара ее топора полено, а мешок с зерном Амалия подымает не хуже мужчины. Как теперь плясали бы ее ноги... Правда, Амалия очень давно уже не пробовала танцевать. После рождения Антти она перестала ходить на танцы. Но когда, бывало, Таави приводил из деревни музыканта и гостей, Амалия танцевала в избе Ийккала. С тех пор прошли уже годы.

Вспоминая прошлое, идет Амалия по унылой дороге через болота к виднеющимся на той стороне холмам. Два года она кормила грудью Антти. Кормила для того, чтобы больше не забеременеть. Она хотела, прежде чем семья разрастется, хорошенько наладить Ийккала.

Во время беременности Амалия часто плакала, ее постоянно мучили недомогания. Разве в таком состоянии поработаешь так, как должна работать единственная женщина в доме, если она хочет, чтобы дела были в образцовом порядке! А Таави было всего двадцать семь лет, когда родился Антти.

«Оба они дети — и отец, и сын», — говорил Пааво. Недаром сам Пааво ходил неженатым почти до тридцати лет.

Дует северный ветер, и Амалия идет быстро. Засунув руки в карманы брезентовой куртки, она твердо ступает, наслаждаясь хрустом ледка под ногами. Хорошо, что, потрескивая, подходит зима! Амалии ужасно надоели осенние моросящие дожди.