Алый знак воина - [49]

Лето брало свое. Внизу у подножия холмов собрали цветы дикого чеснока и теперь их сушили повсюду на деревенских крышах. Затем настала пора убирать лен, а вскоре созрел и ячмень — он стоял золотистый и высокий и шуршал, когда ветер задувал в полях вокруг деревни и в крошечных, прячущихся среди овечьих загонов клочках земли на холмистых пастбищах, принадлежавших детям Тах-Ну, знавшим секрет, как выращивать ячмень, еще до прихода Золотоволосых. Но здесь, на Большой Меловой, время остановилось и трудно было представить, что внизу идет какая-то жизнь. Дерн высох и порыжел, и в полдень тени пастухов и овец становились короткими, а потом снова удлинялись — это были все перемены, не считая того, что бузина, посаженная по углам загородок специально для того, чтобы делать из нее целебные снадобья, сбросила свои кремовые лепестки и на их месте кое-где уже чернели гроздья ягод, которые так любят клевать птицы.

На душе Дрэма было по-прежнему безрадостно, но постепенно он начал свыкаться со своим положением, как свыкаются со старой раной и перестают замечать ее, хотя боль никуда не уходит, как никуда не уходит слабость, порожденная этой болью.

Пришел сбор урожая, и высоко в горах, на холмистых, поросших дерном кусочках земли, где стояло какое-то подобие деревни, темнолицые дети Тах-Ну устраивали свой колдовской праздник, не имеющий ничего общего с праздником урожая Золотого народа в деревне на нижних склонах. Колдовским был стук стоящих на земле барабанов из овечьей кожи, по которым били открытой ладонью, и каждый год кто-нибудь из молодых людей исполнял танец Ячменного Царя для того, чтобы испросить хороший урожай на следующий год. Он танцевал, пока не падал на землю, дергаясь, будто в конвульсиях.

— Когда-то мы убивали Ячменного Царя каждый год, чтобы был хороший урожай, но теперь у Темнолицего народа не хватает молодых людей и мы теперь убиваем только через каждые семь урожаев, — сказал Дрэму Долай, когда окончилась церемония. — И урожаи поэтому нынче не те, совсем не те.

Как-то вечером, вскоре после праздника, Дрэм пригнал часть стада на водопой к пруду. Теперь ему поручали и такую работу, ему и молодому псу Эйсалу, поскольку оба начали понимать повадки овец и научились обращаться С ними. Он сейчас привел только половину стада — если бы пришли все овцы, большая часть их так и не подошла бы к воде. Белошей, как всегда, вприпрыжку носился за Дрэмом, пока Эйсал обходил стадо то с одной, то с другой стороны. Как только остался позади последний подъем и они увидели перед собой воду, весь волнистый поток неожиданно устремился к пруду. Дрэм слышал, как постукивали о дерн острые овечьи копытца.

Пока стояло долгое знойное лето, пруд сильно обмелел и от него осталась лишь круглая сверкающая бляшка на большом неглубоком щите утрамбованной глины, почти белой сверху и розовато-бурой у кромки воды. Иногда эта вода была ярко-голубой, а иногда переменчивой, когда по ней ходили тени от облаков, или же мрачно-серой, когда поднимался туман. Сейчас она тихо нежилась в закате, переливаясь жемчугом и бледным золотом; сорока, сидевшая у самой воды, вспорхнула, сердито затрещав, как только стадо метнулось к пруду. Тут всегда были птицы: трясогузки, ястребы, сороки, постоянно ронявшие перья вокруг водоема; теплые красновато-коричневые перышки кроншнепа завивались, как цветочные лепестки, а у скворца на перьях были пятнышки; однажды Дрэм видел, как далеко от берега на воде плавало стрельчатое белое перо лебедя.

Овцы разбрелись вокруг пруда, осторожно пробираясь по твердой глине к воде. Дрэм стоял, опершись на копье, и следил за ними, а обе собаки сидели у его ног. Собакам хотелось пить, они тяжело дышали, высунув языки, но при этом знали — даже Белошей теперь знал, — что их черед наступит только после того, как напьются овцы. Овцы пили с жадностью, вода стекала с их морд, и капли, падая в пруд, расходились кругами, выхватывая искры заката. Удивительно, сколько мира и покоя было в этой картине!

Напившись, овцы сразу же утратили интерес к воде и повернули от пруда. Эйсал и Белошей теперь не отрываясь смотрели Дрэму в лицо — языки повисли, хвосты умоляюще подрагивали.

— Теперь идите! — сказал Дрэм, собаки понеслись прыжками к долгожданной воде и, погрузившись по брюхо в ее прохладу, принялись громко лакать.

Он свистом вызвал собак из воды — они отряхивались, и брызги фонтаном слетали с их грубой шерсти. Затем он послал Эйсала собрать стадо, хотя собирать его почти не пришлось — овцы, утолив жажду, сами двинулись к ночным загонам. И как раз в это время на одном из уступов Меловой показался маленький темнолицый Эрп. Он направлялся к хижине у пруда, на плече он нес куль с мукой.

Дрэм, идущий за стадом, замедлил шаг, выжидая, когда Эрп подойдет поближе. Эрп ходил в деревню за свежей ячменной мукой. Он редко возвращался из селения без новостей. Эрп — ушки на макушке. Дрэм истосковался по вестям из дома, но гордость мешала ему открыто расспросить Эрпа, и поэтому он притормозил, сделав вид, что поправляет ремень, которым была стянута овечья шкура на его тонкой талии. Эрп подошел к двери хижины и сбросил на землю мешок.