Алый знак воина. Орел Девятого легиона - [42]

А потом настала странная жуткая тишина. И тогда он, не до конца понимая, что делает, попытался встать на колени. Он вздрагивал и ловил ртом воздух, все еще сжимая в руке копье. Откуда–то сверху спустилась рука Вортрикса и помогла ему подняться на ноги.

Кровь хлестала из пропоротого клыком плеча, окрашивая руку Вортрикса, точь–в–точь как в тот день, три года назад, когда они стали побратимами. В этой наступившей тишине они смотрели друг на друга и вдруг, устыдившись того, что теперь разделяло их, смущенно опустили глаза. Остальные мальчики, с трудом переводя дыхание, стояли вокруг.

Кто–то сказал:

— Зверь исчез. Берлога пустая. Вряд ли он вернется.

И тут же послышался второй голос:

— Это не обычный волк. Это какой–то оборотень. Иначе он живым бы не ушел после твоего удара, Вортрикс.

Дрэм в изнеможении оперся на копье и снова взглянул на Вортрикса:

— Ты напрасно вмешался. Решать надо было нам с волком вдвоем.

Во рту у него пересохло, и говорил он прерывающимся шепотом, как будто его кто–то душил.

Вортрикс был мертвенно бледен, и даже губы у него посерели. Он посмотрел на Дрэма невидящими глазами и покачал головой, ничего не ответив. Сказать ему было нечего — Дрэм знал, и ничего нельзя было сделать. И если бы он, предположим, остановил льющуюся из раны кровь и, снова выследив волка, убил бы его до заката — ибо волка полагалось убивать до заката, — это все равно ничего бы не изменило, поскольку вмешался Вортрикс.

Убийство волка — это всегда поединок. Так требует обычай.

Будущее представлялось Дрэму нереальным и бесконечно далеким. Кто–то принес горсть мха для того, чтобы приложить к ране. Он протянул руку, просунув ее через ремень, и с трудом заставил себя принять вертикальное положение. Он поглядел на мальчиков. Они отводили глаза, боясь встретиться с ним взглядом. Он заметил, что они, по какому–то молчаливому соглашению, раздвинули круг возле него, чтобы он мог уйти. Его товарищи по Школе Юношей таким образом проявили милосердие, и это было все, что они могли для него сделать. Они давали ему возможность уйти в лес, чтобы избежать позора, а лес сам должен был решать — жить ему или умереть, хотя надежды выжить почти не было. Теперь он был волен искать убежища в лесу, как в ту памятную ночь, с которой все началось, шесть весен назад. Это был бы самый легкий для него путь, но после той ночи вот уже шесть весен как он не сдавался перед трудностями.

Он сражался так долго и так упорно, что сейчас уже был не в состоянии прекратить борьбу. Он не мог выбрать легкий путь, хотя жаждал его всем сердцем.

— Лес кругом, — сказал Луга.

Дрэм покачал головой.

— Нет, — сказал он. Больше он не мог произнести ни слова из–за сухости во рту.

Он собрался с силами и вскинул копье на плечо. Все еще прижимая к груди мох, он двинулся обратно. Остальные шли сзади чуть поодаль, и только Вортрикс был рядом с ним.

Глава Х БРАТ МОЙ, БРАТ

Когда стало темнеть, Дрэм, взглянув в последний раз на старого Кайлана и на Школу Юношей, направился к своей хижине.

Все сидели за ужином у очага на тех же местах, что и прежде. Они разом подняли головы и уставились на него, когда он остановился на пороге, освещенный слабым отсветом огня: на лбу у него еще сохранились следы Волчьего Узора, а на плече зияла рана с запекшейся кровью. И всем вдруг показалось, что перед ними не человек, а дух. Он сразу понял это по их лицам; в глазах матери промелькнул страх. Он и был теперь дух, так как для своих соплеменников он больше не существовал. Если мальчик промахнулся и не убил волка, оставшись при этом в живых, — для племени он умирал. Таков был обычай.

Белошей, вскочивший вместе с другими собаками при его появлении, пронзительно взвизгнул и бросился к нему, как–то странно пригибаясь к земле. Обычно пес встречал его радостным лаем. Но молчание было нарушено. Мать тут же поднялась на ноги.

— Что с тобой? Ты ранен? Что с плечом?

Дрэм оглядел хижину. Станок, стоящий у двери, был пуст, но на полу возле него лежал свернутый кусок ткани, алой, в тонкую темно–зеленую клетку цвета можжевеловых листочков. Сердце больно кольнуло под ребром.

Он сказал хрипло:

— Если это для меня, мать, можешь сделать новый плащ Драстику. Я промахнулся, волк ушел.

Ему казалось, что до конца его дней у него в ушах будет стоять вскрик матери, совсем негромкий, но, как ему почудилось, исторгнутый откуда–то из глубины кровоточащей плоти. Он отозвался в нем болью, какую он никогда еще не испытывал. Катлан, его дед, сидевший на сложенной медвежьей шкуре у очага, подался вперед, чтобы получше разглядеть его сквозь струйки похожего на папоротниковые ветки дыма. Глаза деда с золотыми точечками были почти совсем скрыты под золотисто–седыми лохматыми бровями. Он швырнул через плечо обглоданную кость дрожащей от нетерпения собаке и громко с отвращением сплюнул в огонь.

— Что я говорил тебе, жена моего сына? Что я говорил тебе шесть весен назад?

Драстик тоже смотрел на Дрэма, на его широком добродушном лице было глубокое огорчение. Он открыл рот и хотел что–то сказать, но так и не нашел слов.

Дрэм подошел к очагу — за три года он впервые переступил порог родного дома, но может статься, и в последний раз. Он опустился на корточки, и Белошей тут же прижался к его колену.