Алый знак воина. Орел Девятого легиона - [2]

— Нет. Тах–Ну был первым, но после него были еще и другие, до того, как пришли вы. А потом явились великаны, золотисто–рыжие, как ты. Они принесли с собой большие копья с бронзовыми наконечниками. Ваши кремневые против них все равно что камыши с бурыми головками. Они заставили нас стеречь их стада, а иногда даже брали наших женщин, чтобы те поддерживали огонь и вынашивали им сыновей. И постепенно мы сделались как бы одним народом. А потом пришли вы и стали обращаться с детьми великанов так, как те обращались с нами. Теперь мы как бы полународ, дети Тах–Ну и в то же время дети великанов. Мы являемся по вашему зову. Но в наших жилах течет кровь предков, и у нас, Темнокожего племени, долгая память. И хотя мы пасем скот, мы не забываем о времени, когда свежими были курганы до неба и дети Тах–Ну правили страной.

Дрэм кивнул:

— У тебя не болит внутри, в животе, когда ты вспоминаешь об этом?

Задай он этот вопрос любому из племени Долая, его встретил бы косой взгляд из–под нахмуренных бровей и обтекаемый ответ скользнул бы, как угорь под камень. Но с Долаем все было не так, как со всеми.

Старый пастух вздрогнул, услыхав вопрос, и пристальнее посмотрел на мальчика. Но и он уклонился от прямого ответа.

— Ветер с востока несет холод, а удар копьем — кровь. Если человека долго держать без еды, он умирает. Все это плохо, но глуп и тот, кто всю жизнь будет убиваться из–за этого.

Дрэм ждал, глядя в глаза старику, но тот больше ничего не сказал. Лицо его снова замкнулось, и он устремил привычный взгляд на пасущихся овец. Время, на мгновенье задержавшись, прошло мимо.

Дрэм на прощанье еще раз дернул за ухо щенка и, сделав усилие, встал.

— Я пошел, коли ты не хочешь мне больше ничего рассказывать.

Долай взглянул на него снизу вверх и насмешливая искорка сверкнула из–под бровей.

— Путь до деревни не близкий, и будет обидно, если съедят все мясо за ужином до твоего прихода.

— Ну, об этом я не беспокоюсь. Уж мать–то оставит мне что–нибудь в горшке, — произнес мальчик тоном божка, уверенного, что кого–кого, но его–то всегда ждет в котле еда. — Все же мне пора. Быть может, я еще раз приду до того, как поспеет ячмень. А если не успею, приду, когда овец будут перегонять в Самхейн.

— Приходи, когда захочешь. Ты ловко справляешься с овцами. Мне кажется, из тебя получился бы неплохой пастух

Дрэм вскинул голову и презрительно рассмеялся, покачиваясь на пятках.

— Нет, пусть уж лучше этим занимаются дети Тах–Ну. Я буду воином, как все наши мужчины. А когда стану взрослым, то буду зимой вместе со всеми караулить волков по ночам.

— Придется предупредить волчье племя, чтобы поостереглись, — сказал Долай.

Дрэм вспыхнул, но не перестал улыбаться:

— Все ты смеешься надо мной. Это нехорошо. Я приду до того, как поспеет ячмень.

Он повернулся на твердых загорелых пятках и рысцой двинулся к длинному овечьему загону на гребне холма. Обогнув его, он мимо небольшой хижины, сложенной из дерна, вышел к пруду. На берегу Ханно, брат Флэна, промывал настоем из бузины рану на спине овцы, чтобы на нее не садились мухи. На этот раз Дрэм не остановился поболтать с Ханно, маленьким угрюмым человеком, с глазами, как круглые агатовые бусинки, а твердой волчьей трусцой продолжил свой путь к дому.

Вскоре он выбрался на зеленую дорогу, идущую вдоль гребня Большой Меловой, от одного конца земли до другого. Некоторое время он бежал по ней, затем пересек встречную тропу, начинавшуюся у прибрежных болот, и свернул от моря. Солнце садилось на западе, когда он спускался по крутому склону в лощину, где прятался его родной дом. Вечерний свежий воздух обволок всю громаду гор, округлую, как спина гигантского кита; причудливые тени от приземистого боярышника закрыли наполовину склон, а все кручи и выбоины, невидимые при солнечном свете, теперь отчетливо вырисовывались в ярком золоте заката. Их семейное пастбище у входа в лощину было уже погружено в тень, но за ним — там, где ущелье расширялось, — дерновая крыша их дома, хорошо просохшая за лето, поблескивала, словно собачья шкура, и дым был трепетно–синим, как цветущий лен на ветру.

Он не пошел к калитке, выходившей прямо на поле, а отыскал в колючей изгороди свой привычный лаз и прокрался к дому мимо коровника и навеса, где стоял большой плуг, в который впрягали двух быков. Драстик, судя по всему, был на охоте и вряд ли мог вернуться до темноты. Но мать и дед наверняка были дома, и Блай, конечно, тоже. Когда он подошел к задней стене жилища, его сразу обдало теплом. Дерн здесь был отогнут, чтобы дать доступ свету и воздуху. Ему в голову пришла дерзкая мысль: «А что, если влезть на чердак и спрыгнуть вниз, как уховертка из соломы, когда они ничего не подозревают».

Скат круглой, островерхой крыши, доходившей почти до земли, был довольно пологий. Однако лезть по сухому дерну оказалось нелегко: ноги то и дело соскальзывали. Стараясь не шуметь, он наконец добрался до дымового отверстия. Теперь все было проще. Забравшись повыше, он крепко вцепился в дерн и скользнул между торчащими балками. Ухватившись за конец балки, он бесшумно — ибо, когда надо, никто не умел так тихо двигаться, как Дрэм, — спрыгнул и растянулся на самом краю чердачного настила