Алый знак доблести. Рассказы - [29]

Юноше хотелось выкричать свое горе. Он был безмерно потрясен, но рот его стал могилой, в которой лежал мертвый язык. Он снова бросился на землю и погрузился в скорбные мысли.

Оборванный солдат снова задумался.

— Слушай, товарищ, — сказал он немного погодя, не отрывая глаз от мертвеца. — Он свое уже отжил, так ведь? Теперь нам самое время позаботиться о себе. Горю слезами не поможешь. Он свое уже отжил, так ведь? И ему здесь хорошо. Никто его не тронет. А я, по правде говоря, сам еле на ногах держусь.

Оборванный сказал это так, что юноша пришел в себя. Вскинув глаза на своего спутника, он увидел, что тот посинел и шатается.

— Боже милостивый! — воскликнул он. — Неужели и ты… Нет, нет!

Оборванный солдат сделал отрицательный жест.

— И не подумаю помирать, — сказал он. — Мне бы сейчас поесть горохового супу и лечь на хорошую кровать. Эх, гороховый суп! — мечтательно произнес он.

Юноша поднялся с земли.

— Не понимаю, как он сюда попал. В последний раз я видел его там. — Он показал где. — И вдруг вижу его здесь. А шел он оттуда. — Он махнул рукой в противоположном направлении. Они смотрели на мертвеца, словно ожидая от него разъяснений.

— Ладно, — заговорил оборванный солдат. — Хватит нам стоять тут без толку да спрашивать у него.

Юноша устало кивнул. Они снова взглянули на труп. Юноша что-то пробормотал.

— Дуб могучий, а не человек, — словно в ответ ему сказал оборванный.

Они отвернулись и зашагали прочь. Шли они медленно, волоча ноги, а мертвец, лежа в траве, продолжал улыбаться.

— Что-то мне невмоготу становится, — опять прервал молчание оборванный. — Что-то мне совсем невмоготу.

— О боже! — простонал юноша. Неужели ему предстоит, корчась от муки, быть свидетелем еще одного сумрачного свидания?

Но его спутник успокоительно помахал рукой.

— Нет, нет, мое время еще не пришло. Мне сейчас никак невозможно помереть. Нет, братец! Тут и разговаривать нечего. Нельзя — и все тут. Ты бы посмотрел, сколько у меня дома ребятишек мал мала меньше.

Увидев на лице оборванного подобие улыбки, юноша понял, что он шутит.

Они потащились дальше, и оборванный продолжал:

— А если бы я и помер, то не так, как этот парень. Такого и во сне не увидишь. Я бы просто грохнулся на землю — и дело с концом. В первый раз вижу такую смерть. Ты знаешь Тома Джемисона? На родине наши дома рядышком стоят. Хороший он парень, и мы всегда были с ним добрыми друзьями. И упорный. Кремень, а не парень. И вот сегодня во время боя он как начнет ругаться, — а уж ругаться он мастер. «Да ты ранен, лопни твоя печенка!» — орет он во всю глотку. Я сразу за голову схватился и как отнял потом руку и взглянул на свои пальцы — да, думаю, и вправду ранен. И тут я закричал и давай бежать, только и двух шагов не пробежал, как вторая повыше локтя саданула так, что я аж на месте закружился. Перетрусил я, конечно, здорово, когда они мне вслед стреляли, и побежал снова, чтобы шкуру спасти, только бегун я был неважный. Я бы и не знал, что ранен, не скажи мне Том Джемисон. — Потом он спокойно добавил: — Их у меня две, и обе маленькие, но что-то они меня здорово начали донимать. Прямо ноги подгибаются.

Некоторое время они брели молча.

— Да и ты в лице изменился, — опять начал оборванный. — Помяни мое слово, она у тебя хуже, чем ты думаешь. Ты бы перевязал ее, что ли. С такими вещами не шутят. У тебя, может, она вся внутри, а тогда дело табак. Куда тебя ранило? — Не дожидаясь ответа, он продолжал: — Когда наш полк отдыхал, одного парня на моих глазах в голову ранило. Тут все давай кричать: «Тебя ранило, Джон? Сильно тебя ранило?» — «Нет», говорит. Он вроде как удивился и стал рассказывать, что он чувствует. «Ничего, говорит, не чувствую». И провалиться мне на месте, если через минуту он не помер. Да, да, помер и похолодел. Так что ты смотри. У тебя тоже, может быть, какая-нибудь такая рана. Сам ведь никогда не знаешь. Тебя куда ранило?

Как только оборванный спросил о ране, юноша весь задергался.

— Ох, да не приставай ты ко мне! — злобно крикнул он и замахал руками. Он ненавидел сейчас оборванного и с радостью задушил бы его. Юноше казалось, что все товарищи в заговоре против него. Они только и делают, что поднимают призрак его позора на острие своего любопытства. Он повернулся к оборванному с яростью отчаянья.

— Перестань приставать ко мне! — повторил он, и в его голосе послышалась неприкрытая угроза.

— Господи, да у меня и в мыслях не было приставать к тебе, — ответил тот и горестно добавил: — Бог свидетель, у меня своих забот хватает.

Юноша, продолжая вести мучительный спор с собою и глядя на оборванного с ненавистью и презрением, грубо бросил:

— Прощай!

Оборванный воззрился на него непонимающими глазами.

— Да что же это, братец? Куда ты идешь? — спросил он дрожащим голосом. Взглянув на него, юноша увидел, что во всем его облике начинают проступать черты тупой отрешенности, как и у того, первого. Видимо, мысли у него начали мешаться. — Слушай… слушай… погоди минутку… Том Джемисон… Слушай, так дело не пойдет… Не годится так… Куда… куда ты идешь?

Юноша неопределенно указал головой.

— Гуда, — ответил он.

— Да… да ты… послушай меня… — бессвязно, как полоумный, забормотал оборванный. Голова у него свесилась на грудь, он с трудом выговаривал слова. — Так не годится, слышишь, Том Джемисон. Не годится. Я тебя знаю, упрямый ты осел! Хочешь даже раненый туда пойти. Неправильно это. Слушай, Том Джемисон… Не годится так… Ты не хочешь, чтобы я позаботился о тебе… Это не годится… не годится… тебе идти… туда… ты раненый… Это не… не… не годится… никуда…