Алый знак доблести. Рассказы - [22]

Он молодчина, он дорос до тех идеалов, которые прежде казались ему недостижимыми. Юноша улыбнулся, бесконечно признательный судьбе.

Он был полон благоволения и нежности к товарищам.

— Ну и жарища! — приветливо обратился он к солдату, который из всех сил тер взмокшее лицо рукавом мундира.

— Жарища здоровая, — добродушно ухмыльнулся тот. — Отродясь не бывал в таком пекле. — Он с наслаждением растянулся на земле. — Так-то, брат. Надеюсь, следующая схватка будет после дождичка в четверг.

Юноша обменялся рукопожатиями и прочувствованными словами с людьми, раньше знакомыми лишь по виду, а ныне связанными с ним кровными узами. Он помог товарищу, который ругался на чем свет стоит, перевязать раненую голень.

Внезапно по рядам пронесся изумленный возглас: «Они снова идут! Снова идут!» Солдат, разлегшийся на земле, вскочил с восклицанием: «Черт!»

Юноша мгновенно обернулся к полю. Он увидел, что из дальнего леса выскакивают бесчисленные фигурки. Наклоненное знамя опять неслось вперед.

Снаряды, совсем было переставшие беспокоить полк, снова проносились над головами, разрываясь в траве или среди ветвей. Казалось, это распускаются невиданные, смертоносные цветы войны.

Солдаты вздыхали. Глаза их потускнели, перепачканные лица выражали глубокое уныние. Медлительные, неповоротливые, они хмуро следили за несущимися в атаку врагами. Изнуренные рабы в храме бога войны, они роптали на своего свирепого повелителя и ворчливо жаловались друг другу: «Ну, это уж слишком! Какого дьявола нам не шлют подкреплений?», «Что ж, выходит, нам и вторую атаку придется отбивать? Я вовсе не собираюсь воевать с целой армией мятежников, будь они прокляты!»

Кто-то жалобно простонал:

— Экая досада, что меня угораздило наступить на руку Биллу Смизерсу! Лучше бы он наступил на мою!

Болезненно морщась, полк готовился к обороне; его затекшие суставы хрустели.

Юноша смотрел во все глаза. «Не может это повториться», — думал он. Он ждал чего-то, будто надеясь, что неприятель остановится, принесет извинения и с поклоном ретируется. Должно быть, это какое-то недоразумение!

Но вскоре на флангах завязалась перестрелка. Вслед за горизонтальными языками огня появлялись толстые клубы дыма, которые, пометавшись и покружившись в безветренном воздухе у самой земли, уплывали сквозь ряды солдат, как сквозь ворота. На солнце они были грязно-желтого цвета, в тени — мертвенно-синего. Порою знамя совсем скрывалось за этой завесой, но чаще оно ярко сверкало в солнечных лучах.

Глаза у юноши стали похожи на глаза измученной клячи. Его шея нервически подергивалась, мышцы онемели и обессилели, руки казались такими большими и неловкими, словно на них были надеты невидимые варежки. Колени его обмякли.

Он вспомнил, как перед началом канонады товарищи кричали: «Ну, это слишком! Какого дьявола нам не шлют подкреплений? Я вовсе не собираюсь воевать с целой армией мятежников, будь они прокляты!»

Невольно он стал преувеличивать выдержку, искусство и отвагу наступающих. Измотанный до предела, он был потрясен их упорством. Должно быть, это не люди, а какие-то стальные машины. Тяжкое дело — отражать натиск таких чудовищ, а отражать его придется, пожалуй, до самого захода солнца.

Он медленно поднял винтовку и, окинув взглядом голе, усеянное солдатами, выстрелил в быстро приближающуюся гроздь фигурок. Потом снова опустил ее и стал всматриваться в затянутую дымом даль. Он обратил внимание на то, что вид этого поля, по которому сломя голову бежали вопящие люди, все время меняется.

Юноше они казались страшными драконами. У него отнялись ноги, словно к нему ползло багряно-зеленое чудовище. Он застыл на месте, и поза его выражала ужас и напряженное ожидание. Он как бы закрыл глаза в ожидании, что его вот-вот сожрут.

Его сосед, до сих пор лихорадочно стрелявший, внезапно вскрикнул и стал удирать. Увидев это, какой-то парнишка, лицо которого минуту назад светилось восторженным мужеством и величавой самоотверженностью, мгновенно превратился в жалкого труса. Он побледнел, как бледнеет человек, который в ночном мраке вдруг замечает, что стоит на краю пропасти. У него словно пелена спала с глаз. Он тоже бросил винтовку и побежал. Судя по его лицу, ему не было стыдно. Он улепетывал, как заяц.

Еще несколько человек нырнули в дымовую завесу. Выведенный этим из столбняка, юноша оглянулся с таким чувством, как будто весь полк ушел, оставив его одного на произвол судьбы. Он увидел несколько бегущих теней.

Он взвыл от страха и закружился на одном месте, на секунду уподобившись в этом хаосе звуков пресловутой курице: он не знал, куда бежать от опасности. Гибель грозила отовсюду.

Потом огромными прыжками он помчался в сторону тыла. Винтовку и кепи он потерял. Ветер раздувал его расстегнутый мундир. Клапан патронной сумки, не переставая, хлопал, манерка на тонком шнурке била его по спине. На лице отражался ужас, рожденный тем, что нарисовало ему воображение.

К нему бросился, бранясь, лейтенант. Юноша успел заметить, что тот, побагровев от ярости, замахнулся на него саблей. На секунду он удивился, что в таких обстоятельствах этот странный лейтенант может думать о всяких пустяках, и тут же забыл о нем.