Алый камень - [46]

— Приезжай к нам совсем, — сказал Юра, пожимая ему руку. — Что тебе там делать в твоей Москве? Такому человеку, как ты, там совершенно нечего делать. А здесь ты бы пригодился…

— Я подумаю, — ответил Егорышев.

— Ты, смотри, серьёзно подумай.

— Я серьезно подумаю, — пообещал Егорышев.

— Если приедете, глобус привезите, — улыбаясь, сказала Галя. — А то детишки не верят, что Земля круглая.

— Я вам пришлю, — ответил Егорышев, — но боюсь, глобус им не поможет. Я учился по глобусу, нотоже не знал, что Земля круглая. Я это только теперь узнал.

Летчик высунулся из кабины и сказал:

— Надолго вы тут застряли. Может, останетесь? У нас вот точно так Галя осталась. Помнишь, Галя?

Это был знакомый летчик, тот самый, который доставил Егорышева сюда.

— Так мне нельзя, — покачал головой Егорышев. — Каждый человек должен доделывать свои дела до конца, а у меня в Москве есть очень важное дело.

Он влез в кабину, взревели винты, и поляна стала быстро уменьшаться. Галя и Юра стояли, задрав головы, и махали руками. Егорышев увидел, как из правления вышел Мангульби и посмотрел на небо, приложив руку к глазам.

Потом поселок исчез, и внизу поползли холмы и сопки. На горизонте промелькнули какие-то красные скалы, и Егорышев долго смотрел на них, пока не сообразил, что это никак не могут быть те скалы, на которые они взбирались с Матвеем. Те на юге, совсем в другой стороне.

В кабине Егорышев был не один. Вместе с ним в Улуг-Хем летели две молоденькие девушки-торжинки. Они летели сдавать экзамены в педучилище и были очень возбуждены… Они вздыхали и шептались и были очень симпатичны Егорышеву со своими черными тугими косичками, черными блестящими глазами и свежими губами.

— Волнуетесь? — спросил он. — Так и надо. Перед экзаменами обязательно нужно как следует поволноваться, тогда все будет хорошо.

Сам он не волновался, хотя решил прямо с аэродрома пойти к Строганову, и до их встречи в общей сложности оставалось не больше получаса.

Егорышев знал, что через полчаса должно произойти то, чего ни он, ни Матвей не могли избежать, но не волновался ничуть. Все в нем как будто окаменело. Он был тверд и совершенно спокоен.

Попрощавшись с летчиком и с девушками, он отправился на Центральную улицу к знакомому дому. Он поднялся на крыльцо, хотел закурить, но внезапно им овладело страшное нетерпение, и он постучал.

За дверью раздались шаги, лязгнула щеколда, и на пороге появился Матвей. Он был хмур и небрит. В зубах у него торчал погасший окурок. Увидев Егорышева, он выплюнул окурок и радостно сказал:

— Наконец-то! Я уже хотел тебя по радио вызывать. Ну, как ты? Как?

Он втащил Егорышева в комнату, усадил на диван как раз напротив Наташиного портрета и снял с Егорышева кепку.

— Ничего. Хорошо! Худой, но это не беда. Были бы кости, мясо нарастет, а кости у тебя, будь здоров. Дай бог каждому! Сейчас мы с тобой обедать будем. Я и бутылочку припас.

— Не нужно бутылочки, — ответил Егорышев, стараясь не смотреть на Наташу. — Я спешу. И мне надо с тобой поговорить…

— Ну вот и поговорим за обедом, — весело отозвался Матвей из кухни. Там что-то загремело, и он вошел, держа в вытянутых руках кастрюлю. Он поставил ее на стол, вытер полотенцем тарелки, рюмки и ловко нарезал хлеб. Расставляя посуду, он не умолкал:

— Что же ты сидишь, как именинник? Иди мой руки… Может, ты устал? После обеда отдохнешь на диване… А если хочешь, я тебе на кровати постелю, я там спать не люблю, перина очень жаркая. Детишки мои кровать облюбовали. Ты их, кажется, видел? Они мне рассказывали.

— Да, я их видел, — ответил Егорышев. — Где они сейчас?

— Леночка в детском саду, а Костя в школе. После школы он за ней зайдет и приведет домой. Они у меня самостоятельные… Ну, вот как будто и все. Садись за стол.

— Какой хороший портрет, — сказал Егорышев. — Ты рисовал?

— Я.

— С натуры?

— Нет, по памяти.

— Я бы никогда не поверил, что по памяти, — ответил Егорышев и повернулся к Наташе. Теперь можно было посмотреть на нее… Наташин взгляд показался ему строгим и выжидающим… «Не беспокойся, лада, я все сделаю как нужно», — молча сказал он ей и продолжал, обращаясь к Матвею: — Это, наверно, та женщина, о которой ты мне говорил?

— Да…

— Где же она сейчас?

— Она умерла… Давно… Но для меня она жива. Всегда будет жива…

— Отчего она умерла?

Матвей исподлобья взглянул на Егорышева и нахмурился. Но через секунду лоб его разгладился, и он медленно ответил:

— Она погибла на теплоходе во время пожара. Я потерял ее и больше не смог найти. Искал на берегу, потом снова поплыл к теплоходу, взобрался на борт, но задохнулся в дыму… Не помню, как меня вытащили… у меня было плохо с глазами, думал, больше никогда не буду видеть… Выписали только через месяц.

Матвей умолк и опустил голову.

— Почему же ты так сразу поверил в ее гибель? —спросил Егорышев. — Может, она вовсе не погибла?

— Я не сразу поверил. Я поехал в Гудульму к ее тетке, но тетка ничего о ней не знала. Еще перед этим я зашел в речной порт. Видел список спасшихся пассажиров. Ее в этом списке не было.

— А ты? — спросил Егорышев. — Ты был в этом списке?

Матвей нахмурился:

— Что ты хочешь сказать?

— Ничего… Просто ты слишком быстро отчаялся… Впрочем, возможно, это оттого, что ты сам был тогда болен.