Алюминиевое лицо. Замковый камень - [47]

– А вы, люди добрые, о хорошем мечтайте, – ласково произнес маленький, с лысой головой человек, глядя сквозь очки добрыми воловьими глазами. – Вы в таком месте сидите, что вас Бог слышит, и вы ему не жалуйтесь, а говорите спасибо. «Дескать, спасибо Тебе, Боже, за все». Вы под этим деревом сидите, которое Бог для вас посадил. У него листочки целебные. Вы листочки-то, которые опали, подбирайте, а после вместо чаю заваривайте, и они вам помогут. – Старичок взял с земли опавший сухой березовый листик и спрятал его в карман. – У нас в районе человек был, раком болел. Все врачи от него отказались. Даже резать не стали. Он от этой березы осенью, когда листопад, листьев набрал и стал отвар пить. Приходит к врачам. «Ба, а где же рак твой?» Чисто. Как у младенца. – Старичок подобрал еще один листик, прижал к губам и вдохнул, и на лице его изобразилось блаженство, будто он нюхал садовую розу. – А еще один случай был. Один ученик задумал в институт поступать. А ему иностранный язык не давался. Не было таланта у него к языкам. Он этих листочков поел – и сразу десяти языкам обучился. Какую книгу ему ни дадут – китайскую, али французскую, али немецкую – с налету читает и на русский пересказывает. – Старичок спрятал драгоценный листик в карман. – А теперь о себе скажу. У меня горе случилось. Дочка, зять и двое внучат на машине разбились. Я жить не хотел, руки на себя два раза накладывал, пока мне один добрый человек не подсказал, чтоб я от этой березы листков набрал и пил вместо чая. И что бы вы думали? Горе мое прошло, и стал я жить, как во сне, и все, что болело, перестало болеть, и все, что стращало и мучило, стало как понарошку. Я и теперь, как во сне, живу. И вы мне снитесь, и всех-то я вас люблю.

Зеркальцев видел, как все, кто сидел под березой, стали оглядываться, подбирать опавшие от жары листочки и прятать кто куда мог. Зеркальцев подобрал два сморщенных ржавых листика и сунул в карман.

Черноволосая, с горящими глазами женщина трепетала от какого-то сжигавшего ее страдания. Боялась растворить рот, чтобы не полыхнуло пламя. Сжимала дрожащие, в запекшейся крови губы.

Между тем светлейший князь Лагунец совершал погружение в купель. На глазах всего люда, не испытывая смущения, он совлек с себя шелковую ленту, сюртук, рубашку, лосины, обнажив во всей наготе свое рельефное атлетическое тело. Кинулся в ледяную купель, трижды погружаясь, страстно выдыхая: «Во имя Отца!.. И Сына!.. И Святого Духа!..» Стеклянный, блестящий, отекая водой, вышел из купели и сразу попал в объятия охранника, который погрузил его в белое махровое покрывало и стал яростно растирать, после чего Лагунец предстал медно-красным, как статуя, поигрывая мускулами.

Все остальные потянулись к купели. Голосевич погружался царственно, стараясь не замочить своего серебряного лица. Макарцев мелко, зябко крестился, а Степов долго топтался на мокрых ступенях, стыдливо прикрывая пах ладошками. Кто ухал в купель с криком ужаса и радости. Кто, постанывая, постепенно погружался в студеный источник. Некоторые лишь ополаскивали лицо, плескали за ворот рубахи. «Конкретные товарищи» разделись донага, одинаковые, как братья, волосатые, кривоногие, с толстыми золотыми цепями и невероятными наколками, изображавшими драконов, рогатых зверей и похожих на Вельзевула чудовищ. Отец Антон неодобрительно рассматривал эти богопротивные фрески.

Волосатые братья плавали в купели, брызгались, фыркали, хохотали. Когда к краю купальни подошел рассеянный, нерешительный губернатор, братья ухватили его за брюки, стащили в воду и стали топить, отчего губернатор визжал, охал, захлебывался, пока его, полуживого, липкого, не вытащили на сушу. Он быстро очухался и, забавляя людей, стал изображать мокрую собаку, смешно тряся загривком и дергая ногой.

Когда омовение завершилось, отец Антон поднялся на ступени часовни, обратился лицом к народу, усеявшему склон горы. Стал сзывать его своим густым, колокольным басом, на который отзывались люди и начинали стекаться к пастырю. Зеркальцев испытал знакомое раздвоение, словно пространство вокруг расслоилось и он одной своей частью оставался на горе, у сверкающего ручья, рокочущего басом проповедника, толпы богомольцев, а другой своей частью перенесся в соседнее пространство, отделенное от первого прозрачной голубой плоскостью.

– Братья и сестры, дай вам Бог исцеления от ваших недугов и хворей, пусть пошлет утешения в ваших печалях и духовных скорбях. Но вот что скажу вам, дети мои. Многие печали, случившиеся в нашем народе и в других народах многострадальной земли, проистекли от того, что Диавол своими хитросплетениями отнял у нас главное наше сокровище – единство во Христе. Он затмил наш разум и показал в кривом зеркале каждому народу своего Христа как Христа истинного, а Христа, которому поклоняется другой народ, объявил Христом ложным, а народ тот – богоотступным народом…

Зеркальцеву казалось, что в воздухе звучат иные стихи и напевы: «Мне матушка своей печальной сказкой, где кот Баюн и стайка сыроежек, когда сосулька синяя в стекле, и так чудесен звук ночной капели, и в старой бочке черная вода с листом клиновым, я теперь один, ни матушки, ни мхов в еловой роще, ни красной шляпки милой сыроежки, а только дым необозримых снов, и только снег на розовом надгробье, где имя чудное мне птица просвистала, когда же мы опять соединимся, когда в листве возникнет промежуток, и я скользну на солнечном луче».