Алые погоны - [13]

— Да знаете… — начал было подполковник.

— Знаю, знаю — не дал ему договорить генерал, — нотацию читал… Может быть, даже слезу у Пашкова из глаз выдавил — и рад педагогической победе. Категорически требую, товарищ Русанов, навести порядок в роте. Поменьше «пожалуйста». Вы с вашими «отдушниками» забываете, что они уже ю-н-о-ши! Они растут, взрослыми людьми становятся, а вы их все приготовишками считаете.

… Сейчас, усевшись удобнее в кресла у камина, Русанов и Тутукин перебрасывались малозначащими фразами, словно нащупывая тему, достойную сражения.

В соседней комнате кто-то негромко наигрывал на пианино вальс «В прифронтовом лесу».

— Ты, Владимир Иванович, удивляешься, — повернул подполковник Русанов к огню лицо в старых, заживших шрамах — что капитан Волгин у тебя плохо работает, все глядит, как бы домой из училища поскорей уйти. А я его понимаю… Ну, женился человек недавно, молод, а мы его с утра до ночи заставляем в училище быть, то с отделением, то дежурство, командирская учеба, лекции по психологии и педагогике, посещение уроков русского и иностранного языков. Помилосердствуйте!

— На то и служба, — буркнул Тутукин.

— Верно, служба, но ведь она не должна лишать человека радостей личной жизни. Как ты полагаешь? Помню, у нас в кадетском офицеры-воспитатели довольно много свободного времени имели…

— Это было сорок лет назад, — язвительно вставил Тутукин, — и нам не пример.

— Почему же не пример? — начинал нервничать Русанов. — Разве мы не используем все лучшее из прошлого? Корпуса существовали двести лет и дали миру Кутузова и Брусилова, Макарова и Кондратенко, именно — пример! Я У себя в роте ввел с этого месяца такой порядок: ежедневно до 14.00 мои воспитатели совершенно свободны, а в воскресенье свободны с 14.00. В средине недели каждый имеет выходной день, в этот день полностью заменяет воспитателя кто-нибудь из учителей, а воспитатель и в театр с женой пойдет, и почитает. Зато в остальное время — отдай всего себя работе. И знаешь, они сейчас работают несравненно лучше. Заняты меньше, а делают больше. И я могу быть реже в роте, не опекать мелочно: дежурный офицер чувствует полную ответственность. У меня воспитатель Боканов ребятам сказал: «Если хотите, чтобы я вас уважал по-настоящему, ведите себя в мое отсутствие еще безупречнее, чем при мне». И должен тебе сказать: они его не подводят, хотя он вовсе не сидит невылазно в отделении. Ну, первый месяц, пока знакомился, — приходилось. А сейчас у него один отвечает за чистоту класса, другой смотрит, чтобы в партах порядок был, третий получает и сдает физкультурный инвентарь. И впечатление такое, словно офицер тут не при чем. Пришел, проверил, дал указание…

— Да, но у вас старшие воспитанники и сильный сержантский состав, — не сдавался майор. — Офицеры могут на них положиться. А моих сержантов пока носом не ткнешь, сами ничего сделать не догадаются.

— Ты меня прости, Владимир Иванович, но и сержанты ведь в наших руках. Их при хорошей службе — поощри, когда надо, строже спроси, предоставь больше самостоятельности — первыми помощниками станут, а выпусти из-под контроля — всю работу офицера насмарку сведут. Ты ведь знаешь историю с Найденовым?

Тутукин слышал об этом необычном происшествии… Старшину Найденова, широкоплечего детину, первое отделение третьей роты невзлюбило после того, как он, приехав из Москвы с генералом (тот брал его ординарцем), стал втридорога продавать ребятам альбомы для марок, предварительно стерев на обложках действительную их стоимость. Покупать-то покупали, но старшину прозвали «спекулянтом», и это прозвище за ним прочно утвердилось.

Вася Коробкин, тихий тринадцатилетний мальчик, с огромными глазами, какие рисовали древнерусские живописцы, — попросил разрешения у преподавателя естествознания, майора Бубенцова, перенести ежа в соседний корпус. Возвратись с прогулки, Вася осторожно положил ежа в шапку и выбежал во двор, держа ее перед собой. Здесь его остановил Найденов.

— Что у тебя в шапке? — подозрительно спросил он.

— Еж, — доверчиво ответил Коробкин.

— Положь сюда! — грубо потребовал старшина, протягивая руку.

— Мне майор разрешил… — начал было Коробкин.

— Давай, давай! — настойчиво придвинулся Найденов. Вокруг собрались воспитанники, и старшина теперь считал вопросом престижа отобрать ежа. Вася на шаг отступил. Найденов ухватился за его шапку и так толкнул Коробкина, что тот упал на снег…

Вскочив, он зло закричал, со слезами в голосе:

— Вы не имеете права!

— Ну, ну, поговори! Еще не то заработаешь за неподчинение, — пригрозил старшина и ушел, унося злополучного ежа.

На следующее утро Найденов вел отделение к плацу на строевые занятия.

Когда они поровнялись с местом, где вчера был брошен на землю Коробкин, все двадцать пять воспитанников, как один, сняли шапки, положили их на правую руку, согнутую в локте, и выдвинув ее вперед, повернули, словно по команде, головы в сторону «места несправедливости».

— Кру-гом! — взревел старшина. Мальчики повернулись кругом, но, дойдя опять до «места несправедливости», повторили приветствие.

— Ну, и как вы расцениваете это событие? — напав, наконец, на тему, достойную поединка, осторожно произнес Тутукин и потер большой шишковатый лоб.