Алые перья стрел - [42]

«Миленькая перспектива, – подумал Лешка. – Я так и знал, что от этой дыры добра не жди».

– Матери писал? – внушительно спросил Митя.

– Писал, – без энтузиазма ответил Лешка. – Еще в милиции.

– Г-где?! – запнулся старший брат.

– Это когда нас туда привезли, чтобы не убили, а тетя Соня потом выпустила.

– Было такое, – подтвердила Соня.

– Батюшки светы! – взялся за виски Дмитрий. – Надеюсь, ты не упомянул матери о своих похождениях?

– Н-не помню, – сказал Лешка. Он хорошо помнил, что именно упомянул. Растяпа болтливая!

11

Он вышел в райкомовский дворик и сел на крыльцо. Мирная предвечерняя тишина висела над приземистым поселком. Напротив темнел дверной проем сенного сарая, и оттуда доносилось какое-то хрустение. Лешка побрел к сараю. Там стояли две расседланные лошади и звучно жевали сено. На земляном полу валялись седла. Пахло пылью, увядшей травой и конским потом.

Одна из лошадей повернула к Лешке голову и прижала уши. Он воспринял это как приветствие и протянул к ней руку. Лошадь резко вздернула башку и сварливо оскалила зубы. Лешка выкатился наружу.

Черт их разберет, этих сельскохозяйственных животных. Мотоцикл завести Лешка умеет, а обращаться с животным транспортом не доводилось. Неужели Митя ездит верхом на этой зверюге? Ладно, на то он и старший брат, чтобы все уметь. Только зачем он затащил его сюда? Похоже, что для личного спокойствия. И самое скверное, что опять куда-то собирается уезжать, а он, Лешка, здесь застрянет. Молоко пить… Диктатура старших.

В открытое окно до Лешки доносились обрывки горячего спора. Многого Лешка не понял, но кое-что уловил. Речь шла все о том же колхозе.

Уполномоченный райкома партии, он же секретарь райкома комсомола Иван Мойсенович, и представитель обкома партии, он же завотделом обкома комсомола Дмитрий Вершинин, сцепились в жаркой дискуссии насчет кратчайших путей, дабы убедить колеблющихся мужиков быстрее сорганизоваться в артель. Слышно было, как Иван раздраженно хромает по своему куцему кабинетику.

– Может, ты знаешь эти пути? Я – нет! – зло говорил он Дмитрию. – Ты сам вчера убедился.

– Я знаю, – сказала Соня. – В какой-то мере затем и приехала.

– О! – поднял руку Митя. – Внимание. Изложи.

– Через баб! – коротко изрекла Соня… – Вы тут мудрите, а в соображение не взяли одну простую деталь в этой развеселой деревеньке Красовщина. Кому там хуже живется при единоличном хозяйстве – хозяину или хозяйке?

– Без тебя знаю, что бабе, – буркнул Иван Мойсенович. – Только они тебе колхозной погоды не сделают.

– Ух ты! – возмутилась Соня. – А вы, мудрецы, с ними разговаривали? То-то. А я поговорю. Мужик в хозяйстве с рассветом встает, а баба за два часа до рассвета. Ей надо корову доить, воду носить, поросенка кормить, снедать готовить. А потом вместе с мужиком на поле идти. Вечером он уже храпит на своей дерюге, а она ему портки стирает. И он еще после всего этого имеет право указывать жене, вступать ей в колхоз или не вступать! Да я сегодня как расскажу бабам, что видела в подмосковном колхозе насчет женского счастья, так они своим колеблющимся диктаторам глаза повыцарапывают.

– Ох-ох, как это у тебя все просто получается, – сказал Иван.

– Дискуссию закрываю! – объявил Дмитрий. – Сиди-ка ты, Иван, сегодня в райкоме, а в Красовщину отправимся я и комсомольский представитель лучшей половины человечества Софья Борисовна Курцевич.

Через полчаса легкая пролетка запылила по улице, а Лешка с Иваном отправились домой к Мойсеновичам.

Иван хромал впереди, а Лешка плелся за ним, как будто его тянули на веревочке.

В конце улицы стояла хлипкая серая хатка. Сидя на досках шаткого крыльца, девочка лет тринадцати чистила черные, пожухлые картофелины и кидала их в чугунок с водой. Она была очень похожа на Ивана. Лешку она встретила не совсем дружелюбным взглядом. В уголке двора маленький пацан раздувал костерик под таганком. Он тоже без особой радости взглянул на вошедших и сердито спросил Ивана:

– Кого привел?

Лешку покоробило. Гостеприимство – нулевое. Но Лешка ошибся. Пацан тут же подошел к нему, протянул руку и сказал:

– Меня жовут Варфоломей Жахарович Мойшенович. Ты меня жови полностью, а не Варька, как она обжывает. – Он мотнул нечесаной головой в сторону сестры. – Варька – это девчоночье имя. Иди, раждуй мне щепки, а то они шырые, а Пашка не дает больше шпичек. Я тебе дам жа это бляшку фрицевшкую. Твое как фамилие?

Лешка назвался, а сам подумал, что Пашка – это мальчишечье имя. Все-то здесь наоборот получается.

Девочка спокойно, как будто они давно знакомы, сказала:

– Ты пиджачок-то сними, а то извозишь. Варька врет о спичках – я не от жадности, а потому что он ими бухает. Еще пальцы себе оторвет. Раздуй там ему, а мне ножик наточи. Вон жерновок лежит.

Когда девочка подала ему ножик и подняла глаза, Лешка увидел, что они совсем не угрюмые, а просто очень черные. Он взял ножик, пошел и еще раз обернулся. Нет, они были не просто черные. Там все было черное и темное. И ресницы, и веки, и даже внизу под веками. Лешка споткнулся о кусок шершавого камня, понял, что это жерновок, и сел точить ножик.