Альтист Данилов - [158]

Данилов насторожился. Он не был заинтересован в том, чтобы вся это хлопобудия оказалась миражем.

– У меня натура такая, – сказал Ростовцев. – Я озорник. Склонен к розыгрышам и мистификациям. От меня натерпелись многие. Я натерпелся от самого себя. Но, увы, неисправим… И вот с хлопобудами… Года три назад я сидел в какой-то компании. Познакомился с социологом Облаковым и двумя экономистами. Они были короли бала, шумно, умело говорили, я же человек иного склада и ума, и характера, мне многие их слова были смешны, казались далекими от земных забот. И я, для того чтобы поддержать светский разговор, взял и высказался насчет инициативной группы хлопот о будущем, как о некоем возможном направлении исследовательских и практических работ. Я дурачился, пользовался неизвестной мне терминологией, пародировал ее, но они не поняли ни насмешки, ни пародии, напротив, оживились. А что, говорят, плодотворная идея, надо, говорят, попробовать. Тут бы мне и о них, и об «идее» забыть, но взыграла моя дурацкая натура. Они явились ко мне в Настасьинский, вот, говорят, наши наметки, хотели бы услышать ваши замечания. И меня понесло. До того мне захотелось, чтобы на самом деле возникла инициативная группа хлопот о будущем и выстроилась очередь (я уже чернильные номерки на ладонях предчувствовал, сам рос после войны), что расстарался. И все возникло, и все выстроилось. И теперь все как будто бы потекло само собой и вдали от меня. Впрочем, не все. Облаков и его сотрудники – люди неглупые, аналитики и организаторы, люди деловые, но фантазии, следовательно, у них нет, воображение – бедное и робкое, ум хоть и с научным аппаратом, но такому уму примусы в коммунальной квартире расставлять. Я же в этой истории – дилетант, существо внебытовое и внеслужебное, моя фантазия раскована, не испугана практическим знанием. Я им предлагал идеи. Они казались им бредовыми и подоблачными. Но всегда находился человек, напоминавший о необходимости безумных идей. Хлопобуды начинали думать: «А что? Есть ведь что-то…» Кстати, они привыкли и к слову «хлопобуды», а поначалу не принимали его. Вот. Затея стала самостоятельной, независимой от меня. Но многие направления хлопобудам дал я…

– И прогнозы для Клавдии Петровны?

– Да, мои… Как бы узнавал тайным образом и в обход очереди сообщал ей… А все придумывал…

– И про голографа, и про горящие дипломы, и про изумруды от вулкана Шивелуч?

– Да, – вздохнул Ростовцев.

– Но ведь это нехорошо, – сказал Данилов строго, он теперь чувствовал себя чуть ли не представителем интересов Клавдии, чуть ли не нежным ее другом, которого дурачили вместе с ней, доверчивой женщиной. – Я не знаю степени ваших приятельских отношений с Клавдией Петровной… Но ведь это нехорошо. Зачем же заставлять женщину пускаться в столь тяжкие хлопоты? А с камнями и просто рисковать. Тут, на мой взгляд, мало остроумия.

– Эти хлопоты были ей нужны! – горячо сказал Ростовцев. – И вы это знаете не хуже меня. Она бы сама придумала себе предприятия, причем более отчаянные!

– Но вы ее подталкивали к делам бесплодным, – сказал Данилов менее решительно.

– Кто знает, бесплодным или нет, – сказал Ростовцев. – Я-то, возможно, шутил безответственно, но ее энергия и вправду превратит лаву в изумруды.

– Думаю, вряд ли.

– Вы читали в вечерней газете об опытах с шивелучской лавой?

– Нет, не читал, – быстро сказал Данилов. И тут же отругал себя: опять забыл разобраться с камнями.

– Прочитайте. Номер от третьего дня.

– Не будет у Клавдии никаких изумрудов, – сказал Данилов сердито, – зря запутали женщину!

– Да, – сказал Ростовцев, – может, вы правы. Я виноват, что так далеко зашел… Я не могу рассказать обо всех обстоятельствах, да вам и неинтересно было бы слушать о них.

– Неинтересно, – сказал Данилов.

– Я и сейчас не уверен, что она относится ко мне серьезно, как к равному ей существу… Поначалу-то я ей был просто нужен… Несомненно… Но пришло к ней и увлечение, иначе ей было бы скучно… Мне тем более… Однако в последнее время она стала иметь какие-то иллюзии на мой счет. Будто бы я ее вещь, терять которую нежелательно. Но, может, я дал повод считать себя ее вещью? Впрочем, повод этот чрезвычайно банальный и нынче не берется в расчет… Теперь вот сцены… Вам это вряд ли понять…

– Отчего же! – сказал Данилов. – Мне другое трудно понять. В ваших розыгрышах есть оттенок издевки. И вы не держали ее за равную себе. При этом как будто бы и злились на нее. Чем она вам так досадила?

– Да не она! – поморщился Ростовцев. – А вся ее порода! Вы поняли, кто они?

– Предположим…

– А мне противны все эти проныры, сертификатные мужчины и дамы, сытые и с деньгами, желающие и еще ухватить куски! Ищущие способов устройства или помещения собственного капитала. И капитала материального, и капитала положения. Шутить с ними я решил потому, что они сами расположены к этим шуткам. Им подавай то, чего у них еще нет. Именно у них, и ни у кого другого.

– Так. И вы позволили себе быть судьей людей вам неприятных.

– Я им не судья! И нет у меня средств быть им судьей. А выразить свое отношение к ним, как мог, я посчитал себя вправе.