Альтист Данилов - [153]

– Какая ты! – сказал Данилов.

– Какая же? – обрадовалась Анастасия.

– Прямо казачок!

Анастасия была в белой шелковой блузке с легкими свободными рукавами, украшенной по проймам золотой тесьмой, талию демонической женщины стягивал кушак, узкие брюки из белого бархата были вправлены в красные сапожки.

– Откуда выкройку брала?

– Из «Бурды», – сказала Анастасия. – Ну хоть красивая?

– Еще бы не красивая! – сказал Данилов.

– А что ты пялишь на меня свои бесстыжие глаза! Ему бы обходить меня за версты, а он сидит со мной – и ему не совестно!

Впрочем, все это было произнесено Анастасией хотя и громко, но без всякого напора и желания кокетничать. Скорее нежно и робко. Если прежде явления Анастасии Данилову, особенно в земных условиях, сопровождались световыми столбами, сотрясением воздуха, волнением вод и минералов, если прежде вокруг Анастасии все бурлило, все стонало, а Анастасия была сама страсть, то теперь в зарослях бузины и листочки не шелестели, и не осыпались спелые ягоды. Анастасия же проявляла себя чуть ли не скромницей. Что же она?

– Ты не сердись на меня, – сказал Данилов. – Ты ведь знаешь мои обстоятельства.

– Я не сержусь, – взглянула на него Анастасия. – У меня хватает приятелей. Я ими довольна. А к тебе равнодушна.

Данилов не знал, что сказать ей на эти слова. Потом вспомнил:

– Спасибо тебе.

– За что?

– За то, что выходила меня после поединка. За то, что дыру заштопала шелковыми нитками. За все. Ты ведь и рисковала тогда.

– Рисковала! – махнула рукой Анастасия. – А то что же! – Она внезапно повернулась к нему, притянула его к себе, сказала: – Данилов! Останься здесь! Я прошу тебя! Зачем тебе Земля?

– Что ты, Анастасия? Ты же сама смоленских кровей.

– Нет, – сказала Анастасия. – Я на Земле чужая. Мне лучше здесь. Каждому из нас лучше здесь. Останься! Я теперь все могу. Ты – на договоре. А будешь здесь свой, со всеми правами. Я устрою. Только останься. Ради меня!

В ее глазах была мольба и любовь.

– Я не могу, – сказал Данилов. – Прости меня.

– Тогда уходи! – закричала она. – Уходи! Сейчас же! Прощай! Все! И не оборачивайся!

Данилов пошел, голову опустив, было ему скверно. Он не обернулся. Анастасия, может быть, рыдала теперь на белой скамье. Впрочем, если бы он обернулся, он бы ничего не увидел. Ни скамьи, ни бузины, ни Анастасии не было.

Теперь и Анастасия… Но что он мог ей сказать?

Надо было отбывать, как распорядился Валентин Сергеевич. Данилов подошел к шкафу, где висела его земная одежда.

45

Данилов ткнулся головой в доски двери. Потянул на себя дверь, она не поддалась. «Я же убрал из нее гвозди», – подумал Данилов. Он осмотрел дверь, гвозди были на месте. «Как же так?» – удивился он. Пришлось возиться с гвоздями.

Дверь открылась, Данилов оказался под аркой дома шестьдесят семь. Часы на углу Больничного переулка показывали двадцать минут первого. «Вот оно что!» – сообразил Данилов. Он слишком торопился вернуться и впопыхах заскочил в уже прожитое им земное время. Лишь через пятнадцать минут к остановке «Банный переулок» должен был подойти троллейбус с ним, Даниловым, и пьяным пассажиром, бормотавшим между прочим и про люстру. Данилова в том троллейбусе не было, а пьяный пассажир ехал. «Вот почему гвозди-то в двери. Я их еще не успел вынуть…»

Чтобы избежать новых недоразумений, Данилов сдвинул пластинку браслета и перевел себя в земное состояние. Мимо шли люди, каких Данилов не увидел перед отлетом в Девять Слоев. Он мог дойти теперь до метро «Рижская» и отправиться домой. Но что-то удерживало его. Скорее всего, он хотел дождаться троллейбуса с пьяным пассажиром и спросить, какую люстру тот имел в виду и что советовал с ней делать. «Это мальчишество!» – говорил себе Данилов. Однако потихоньку шел к остановке.

«Отсюда позвонить Наташе или из Останкина?» – думал Данилов. Он бы позвонил сразу, но копеек в его карманах не оказалось. Не было и гривенника. Времени до прихода «того» троллейбуса оставалось минут семь. Данилов стоял, смотрел на строения, спавшие вдоль проспекта Мира, сейчас он уже не видел в шестьдесят седьмом и шестьдесят девятом домах мерзких гримас, не казались они ему и ужасными. Но и радости при их виде не испытывал Данилов. Он стоял грустный. Вспоминал о прощаниях с Химеко и Анастасией. И приходили и тоска, и ощущение вины…

Но вот подъехал «тот» троллейбус. Данилов опустил в автомат пятак и, подергав металлическую ручку, снова не получил билета. Опять, как бы ища поддержки, он обернулся в сторону пьяного пассажира, сказал про билет, но пьяный пассажир не отозвался. А ведь в прошлый раз (если посчитать – в прошлый раз) он промычал «А!» и махнул рукой. Но тогда Данилов сел в троллейбус в Останкине и говорил с пассажиром при подходе к Банному переулку. Возможно, теперь, после Банного переулка, пассажир заснул всерьез и не было никакой надежды на разговор о люстре. Данилов подошел к пассажиру, подергал его за плечо, спросил несколько раз: «Вы не проспите?», но пассажир и звука не произнес: «Зачем приставать к нему!» – отругал себя Данилов. – Что он может прояснить мне про люстру!»

На Колхозной Данилов сошел с троллейбуса, спустился в метро и последним поездом поехал в Останкино.