Альтернатива выживанию. Введение в психосинтез - [3]

Джон Ферман приводит пример женщины, которая выросла в семье, где иметь собственные потребности и заявлять о них считалось непозволительным и эгоистичным: «хорошие девочка должны больше думать о других, чем о себе». И любое ее заявление о себе, своих потребностях и желаниях сопровождалось стыдом, чувством вины, и отдаляло ее от ее родителей. Уже во взрослой жизни она вступала в отношения с эмоционально жестокими партнерами и работала на работе, где ее постоянно нагружали переработками и принимали это как должное. Во всех отношениях, которые у нее были, ее видели в связи с чем-то, какой-то ее функцией, ролью, практической пользой для партнера по отношениям, но не более.

Такое овеществление человека, сведение его к чему-то встречается не только в явно деструктивных отношениях. В отношениях врача и пациента часто происходит так, что пациент перестает видеться человеком – а становится всего лишь носителем диагноза, постановкой которого занимается врач.

Более наглядный пример – из книги «Я здесь» Аше Гарридо. Автор книги – трансгендер, мужчина в теле женщины, гештальт-терапевт, описывает свой личный осознанный опыт стремления к переживанию быть-увиденным и недостаток эмпатии со стороны других, а также то, как тяжело сталкиваться с этим постоянно. Особенно привлекает к себе внимание зарисовка его разговора с тренером, который проводил обучение в его группе: тренер говорил о том, что не может обращаться к нему в мужском роде, потому что видит перед собой женское тело. То есть, буквально: не видит перед собой Гарридо.

Пожалуй, самый яркий образ того, как человек остается неувиденным, дает Рене Магритт в своей картине «Изнасилование», где наложение туловища на лицо женщины символизирует ее обесценивание и низведение до предмета сексуального желания: саму женщину мы на картине уже не видим. Художник узнает в этом насилие, в названии картины отражаются отчаяние и боль.

Ранение может происходить прямо или косвенно, открыто или скрыто. Скрытая травма, особенно ранняя, может иметь гораздо худшие последствия для жизни: она встраивается в отношения и формирует наше положение в семье, влияя на всю семейную систему и на все наши будущие отношения. И тогда отдельные, разовые эпизоды травматизации становятся только точками кристаллизации, в которых травма показывает себя, в то время как отношения вообще остаются травматичными постоянно.

Травмирующие события сами по себе не приводят к травме. Травма – это всегда вопрос отношений. Страдание – часть нашей жизни, а не причина возникновения травмы. Боль – это чувство, а не патология. Но то, как наше окружение позволяет нам переработать опыт боли и страдания, какую роль при этом играет, какие отношения выстраивает с нами и чем эти отношения наполняются – определяет то, как травмирующее событие на нас отразится.

Элис Миллер писала о том, что травму можно нанести и привязанностью или любовью, когда эта любовь не считается с тем, что именно нужно ребенку, а концентрируется на родителе. Например, родители видят свою дочь маленькой принцессой, полностью игнорируя все, что не соответствует этому ее образу. Внешне все выглядит так, что ее родители – исключительно любящие и понимающие люди, которые заботятся о ней и поощряют ее. Но все, что с образом принцессы расходится, остается неувиденным – в определенном смысле, несуществующим для них. В жизни девочки образуется слепое пятно, дыра небытия. Во взрослой жизни, вероятно, она уже сама не будет видеть себя иначе: травма действительно делает человека слепым в отношении каких-то отдельных сторон своей личности.

Часто травматизация настолько тесно переплетена с нормами воспитания, существующими в обществе, что этот процесс остается совершенно неосознанным со стороны родителей. Они делают это с чистой совестью и лучшими намерениями, забывая, что воспитание и забота о ребенке – не вопрос техники или процедур, того, как и что делать. Это всегда отношения, эмпатия, и если на глубоком уровне отношений родитель травмирован сам, то травма проявится и в его отношениях с ребенком. Так травма передается ребенку по наследству.

В любом обществе, в том числе и в нашем, есть укоренившиеся схемы и способы воспитания детей, в которых дети не видятся как уникальные сами по себе, а скорее как чистый лист в руках родителей. Пластилин, из которого родитель лепит «нового человека».

Потому детскую травму сложно назвать аномалией: она не выбивается из привычного нам хода вещей. По большому счету, никто или почти никто из нас не прожил свою жизнь, не получив ранение.

Психоисторик Ллойд де Моз пишет о том, что история детства – это кошмар, от которого мы только недавно стали пробуждаться. Он выделяет шесть периодов в истории человечества, характеризующихся определенным типом отношения к ребенку:

1. Инфантицид (до IV в. н. э.) – позволительно массовое убийство детей и насилие в их отношении. Новорожденного могли задушить, утопить или где-нибудь бросить только потому, что ребенку не посчастливилось родиться мальчиком, будущим кормильцем семьи.

2. Отстранение (IV–XIII вв.) – распространение христианства приводит к отказу от инфантицида, основная тенденция – воспитание детей третьими лицами, родители отходят на второй план.