Альтераты: миссия для усопших - [14]

— Даш, оставь ты их в покое, — она подошла, забрала из рук подруги свою дублёнку и демонстративно бросила назад, на пуфик.

И вернулась в кухню. Даша, всё с такой же кислой миной, поплелась следом. Она плюхнулась на табурет, отрешённо наблюдая за хозяйкой: та достала из нижнего шкафчика, из самых недр его, старенький эмалированный чайник с почерневшим дном, налила в него воды и поставила на печку. Чиркнув спичками, зажгла огонь на конфорке и вытащила из холодильника большое блюдо, прикрытое полотенцем, поставила на середину обеденного стола, рядом с белой непрозрачной вазой, доверху наполненной мелкими апельсинами.

Дарья с любопытством повела носом и заглянула под накрахмаленный хлопок: пирожки с корицей.

— Сонь, а ты куда бегала-то? — спросила она, наконец.

Афанасьева как раз в этот момент вцепилась в пирожок, моргнула:

— Жа-шпишками.

— Чего?

— За спичками! — пришлось повторить, дожевав. — Днём со школы прихожу, а света нет. И спички заканчиваются. Вот и побежала, а то ж ни чай попить, ни свечи зажечь… Гадать-то будем?

Дашка кивнула.

— А-а, а то я думаю, чего это мы в потёмках сидим, и ты чайник доисторический достала…

— Во-во. Лерка, кстати, придёт? — это их третья подружка, Ушакова. Вместе с Дашкой в музыкальную школу ходит. Только Синицына — на фоно, а Лерка — на скрипке играет. Лерка переехала в другой район, как раз перед Новым годом. Но обещала являться и не теряться.

— Не, не придёт. Вроде как заболела, даже в музыкалку эти дни не ходит, — вздохнула подруга и тоже взяла пирожок.

Афанасьева пристально посмотрела на подругу. Та приглядывалась к лакомству слева-справа, словно выбирая место, достойное её внимания, и смачно откусила кусок. Ни следа волнения, переживания и прочих душевных мук. Соня почувствовала, что звереет от любопытства.

— Чего к тебе Истомин сегодня подходил? — не выдержала она.

Дарья от смущения перестала жевать. Нахмурилась и покраснела.

— Паша? В кино звал.

— Ого! — Соня округлила глаза в ожидании продолжения. Но подруга молчала, как рыба, собираясь вцепиться в пирожок с другой стороны, ближе к варенью. — А ты чего?

Подруга смутилась ещё больше, щёки заалели, на шее появились красно-бурые пятна.

На плите шумно засопел чайник, эмалированная крышка стала заполошно подпрыгивать. Дашка бросила на потрёпанную клеёнку откусанный пирожок, соскочила с табурета, заставив его жалобно скрипнуть, и, схватив с полки две кружки, сунула в них треугольные пакетики с заваркой, залила кипятком.

— Накрыть у тебя есть чем? — повернулась она к хозяйке.

Та как заворожённая следила за действиями подруги, то и дело вздрагивая от грохота, их сопровождавшего.

— Чего? — переспросила она.

— Накрыть кружки есть чем? — Дашка кивнула на две цветастые ёмкости, над которыми ароматными струйками поднимался пар. — Иначе плохо заварится…

Софья выдохнула:

— Синицына, ты заколебала уже! Нормально всё заварится! Чего ты Пашке сказала-то?!

Синицына выразительно замерла, неуклюже вытянув шею, из-за чего стала походить на гусыню:

— Сказала, что занята: уроки у меня и на репетицию опаздываю.

Она исподлобья посмотрела на подругу: округлившиеся глаза, открытый рот, из которого торчит кусок недоеденного пирожка, на носу назревший до красноты прыщик, остановившийся взгляд. Ещё, понятно, что остановился он на ней, Дашке. При чём, с выражением полного и бесповоротного сочувствия.

— То есть к тебе подошёл парень, по которому ты сохнешь с шестого класса, позвал тебя в кино, а ты сказала, что у тебя, блин, «уроки», и отказалась? Так? — Дашка виновато кивнула. Соня с шумом проглотила пирожок. — Синицына, ты вообще нормальная?

Софья подперла голову, по-прежнему не сводя недоумевающего и сочувствующего взгляда с подруги.

— Сонь, мы все-таки с тобой по-разному смотрим на эти вещи, — начала было Дарья давно заготовленную фразу. Но та икнула и развела руки:

— Да знаю я все, по-идиотски ты на них смотришь, понимаешь? Чего тут такого? — Дашка молчала. — Ты же не во времена своих менуэтов и сонатин живёшь! А во времена рейва и инди-рока… Чуешь разницу? Там, — она показала куда-то за окно, — менуэты, а здесь, — она легонько постучала ладонями по столу, — современная жизнь, понимаешь? Ж-И-З-Н-Ь!!! И в ней есть кино, концерты, мобилки, парни. С ними можно разговаривать, гулять без опасения быть сожжённой на костре.

Дарья села напротив, тяжело вздохнула.

— Конечно, ты права, — она посмотрела в окно, — я — старомодная дура…

— Старомодная — согласна, на счёт дуры — я этого не говорила, — на всякий случай поправила Афанасьева.

— Хорошо-хорошо, это я говорю, что я — дура. Но он подошёл ко мне, и я как-то растерялась… Не знаю, как оно у меня вырвалось — про учёбу и репетиции… Я всё время кручусь между школой, музыкалкой и репетиторами… и вот, как-то вырвалось.

Софья с сомнением и жалостью посмотрела на подругу. Вот же незадача: и умница-отличница, и талантище, и человек хороший, и симпатичная, даже симпатичнее её, Сони, вон волосы какие блондинистые и без всякого мелирования. И очки ей идут. Но вот совершенно не приспособленная к жизни. Как она будет без неё, без Соньки, то есть? Ещё поступит в эту свою консерваторию, и всё, умрёт за нотами нецелованной… Правильно Лерка говорит: Дашку надо брать на поруки, и по рукам ее по рукам.