Алтайское солнце - [9]

— И вот, представьте себе, не прошло и месяца с тех пор, как мы там появились, а в степи уже целый городок вырос. И состоял он не только из палаток и вагончиков, а из настоящих домов.

— Щитовые, трёхкомнатные, — объяснил дядя Саня. — Мы их и сейчас строим.

— Домики что надо, загляденье! — воскликнул Николай Сергеевич. — Помнишь, Саша? Возвращаемся из районного центра, везём груз для посёлка — продукты, или инструмент, или запчасти для тракторов, или мешки с семенным зерном для посевной, и ждём — когда же появится родной посёлок. И всё не верим, что он появится, всё думаем — не приснился ли он!

— Верно говоришь, Коля! — воскликнул дядя Саня. — Именно так и думаешь — не приснился ли.

— Но он появляется? — спросил Женька.

Николай Сергеевич проговорил задумчиво:

— Конечно, появляется. Куда ж ему теперь деться?

Незаметно-незаметно Женька до самого дна выхлебал свою тарелку щей и теперь сидел, не в силах пошевелиться. Он посматривал на маму, которая раскраснелась от оживления, слушая рассказы о первых днях целинного совхоза, на дядю Саню и на папу, которые, перебивая друг друга, восклицали, громко и весело смеялись, на сестру Маришку, которая вылезла из-за стола и, став на колени перед стулом, пеленала куклу, и на душе у мальчика было спокойно и очень приятно.

Стемнело. Солнце красным вечерним светом заливало чайную. Красными казались скатерти на столах, бронзовыми — лица папы и дяди Сани; Маришкина голова, растрепавшаяся в дороге на ветру, горела красным пламенем в солнечных лучах, а толстые листья фикуса в кадушке казались чёрными, маслянистыми.

Глава седьмая. «ПРИЕХАЛИ!»

Мальчик ощущал рывки и толчки «газика», чувствовал, когда машина делала поворот, а когда останавливалась. Слышал, как переговариваются взрослые, всё это сливалось в его сонном мозгу в дивную, чудесную музыку, которую хотелось слушать вечно.

Дядя Саня поднял в «газике» брезентовый верх, установил боковые брезентовые стенки, натянутые на каркас из гнутых металлических трубок. Теперь уже ветер не залетал в кабину. Женька пригрелся и, поглядывая в темнеющую, ставшую расплывчатой и бурой степную даль, задремал.

— Смотрите, смотрите! Посёлок!

Женька не увидел, а почувствовал, что папа обернулся к нему со своего переднего сиденья. Но не было сил открыть глаза, поднять голову.

— Женечка, посмотри, — ласково проговорила мама и потрепала сына по голове.

Кое-как Женя разлепил глаза и во тьме увидел несколько одиноких огоньков.

— А где же люди? — спросил Женька.

Дядя Саня засмеялся:

— Есть люди! Не беспокойся!

Машина вдруг сделала поворот, и мальчик увидел целую толпу молодых людей — парней и девушек, танцующих на вытоптанной земляной площадке. Круг был ярко освещён прожектором, установленным на столбе. Под ногами танцующих клубилась пыль. Слышались звуки гармошки.

— Надо же, танцы! — воскликнула Ольга Георгиевна. — Коля, сколько же мы не танцевали!

— Вот видишь! — ответил Николай Сергеевич. — В Москве всё никак собраться не могли потанцевать, да вот на Алтае потанцуем!

Машина ещё некоторое время, показавшееся Женьке бесконечным, ехала, поворачивала, проваливалась в кюветы. Но вот наконец «газик» остановился. Мотор заглох, щёлкнул замок двери, и мальчик почувствовал дуновение холодного ночного ветра и услышал, как дядя Саня тяжело спрыгнул на землю.

— Приехали.

Вслед за мамой Женя вылез из машины и остановился рядом с сонной Маришкой. Девочку пошатывало, время от времени она наваливалась на своего брата. Хочешь не хочешь, а приходилось её поддерживать.

Было тихо, и в тишине слышался странный громкий стук, будто бы какие-то невидимые плотники наперегонки забивают в доску множество гвоздей. Так как ветер часто менял направление, невозможно было понять, откуда прилетает этот стук. Женя вертелся туда и сюда. Но странный звук перемещался по степи, и Женька так и не сумел понять, где же именно стучат молотками плотники, выполняя свою ночную работу. Впрочем, скоро мальчик перестал обращать на этот звук внимание.

Окно дома, возле которого остановился «газик», ярко светилось во тьме и освещало высокий штакетник, лавочку на двух столбиках, врытых в землю возле крыльца, само крыльцо — четыре или пять ступенек, ведущих к распахнутой двери под дощатым козырьком.

Из дверей выбежала на крыльцо какая-то крупная женщина и с восклицанием: «Приехали! Оля! Дети!» — сбежала по ступенькам.

И вот уже женщина рядом с Женей. Обняв его одной рукой, а другой рукой обняв за плечо Маришку, она наклонила лицо. Сверкнул большой глаз, густая светлая бровь, крупные губы в улыбке.

— Устали, детки? Идите же в дом! — И, словно бы прочтя Женькины мысли, добавила — Теперь уже никуда ехать не надо. Приехали — и точка!

Да это же тётя Клава Пастухова!

Какой родной показалась она Жене — будто бы находились они не в тёмной, холодной Алтайской степи, а в московском дворе, у подъезда Женькиного дома.

Детей провели в их новый дом, усадили на два стула посреди пустой, свежевыкрашенной комнаты с двумя голыми окнами без занавесок и с мигающей электрической лампочкой, свисающей с потолка на витом электрическом шнуре. Тут же в комнате стояли две кровати, а точнее сказать, два матраца на ножках из положенных друг на друга кирпичей. Кроме того, был ещё самодельный стол, покрытый клеёнкой.