Алтарь Святовита - [105]

До недавнего времени я был уверен, что рассказы о благородстве в бою, когда решается вопрос жизни и смерти, придумали те, кто «мяса не ел с ножа ни куска». Как же я ошибался. Гюнтер, который не задумываясь повесил раненых датчан, только потому, что с уровнем развития медицины они стали бы обузой, отпустил показавших храбрость воинов. Отпустил со всем, что они могли унести, и не отдал приказ добить в спину, когда многие пехотинцы взвалили себе на плечи своих раненых. Конечно, можно было допустить наличие дьявольской хитрости швабца. Прикрыться именем Рима, якобы давшего ему право на земли Самолвы, и заявить об этом в такой ответственный момент, показывая всем, что медведь приподнял лапу и отпускает жертву, только потому, что не хочет испачкаться в крови. Хотя, на мой взгляд, слова о храбрости были сказаны, прежде всего, своим воинам. В какой бы безнадежной ситуации ни оказался храбрый человек, его всегда ждет уважение противника, а возможно и почет, но уже в другом месте. На этом и закончилась битва на Чудском озере.

Оставленный обоз разбитой армии достался Александру. Мы на него не претендовали, да и поживиться там было откровенно нечем. Тем более что весь немногочисленный обслуживающий персонал ретировался с первым известием о поражении и был перехвачен за хуторами Лопухиных тепленькими. То есть оказался у Гюнтера в плену с наиболее ценными вещами. Сожалеть лишь можно было о денежных средствах, хранившихся у маркитанов и сопровождавших их проститутках, но тут снова преобладала политика. Штауфен хотел выглядеть в глазах участников событий белым и пушистым, оплотом рыцарства и доблести, а также морали и благочестия. Еще пару лет назад он бы и старыми сапогами не побрезговал, ободрал бы пленников как липку; и если кто-то скажет, что люди меняются, то это неправда. Обстоятельства склонны к переменам, а вслед за этими пертурбациями поступки выглядят несколько иначе, но суть остается неизменной. Каждый шаг, преисполненный благородства, в итоге выставляет весьма осязаемый счет к объекту применения. Взять того же Энгельберта. Трюггви не раздумывая уступил своего пленника Штауфену за какие-то коврижки, а тот взял и отпустил недавнего врага перед самым появлением дерптского епископа. Просто так ли? Постороннему свидетелю этого спектакля так бы и показалось, а то, что была принесена клятва об оказании услуги, слышали лишь двое. И теперь Энгельберт становился ни одним из виновников поражения ливонцев, а чуть ли не героем, бежавшим из плена и успевшим предупредить епископа о засаде. Или, к примеру, награждение золотыми шпорами Павлика. Да теперь каждый вьюнош с взором горящим будет из кожи вон лезть. Как же, такой яркий пример. Как бы там ни было, этим днем фактически переворачивалась одна из страниц огромной книги русско-ливонской войны.

* * *

Вялламяги провел в лесу острова двое суток. Он видел, как из замаскированной башни без всякой помощи ветра, весел или лошади, недовольно урча, выехало нечто с двумя лыжами спереди и потащило за собой нагруженные сани, по форме напоминающие рыбацкую лодку. Не то чтобы он перетрусил, за последние дни он увидел многое, отчего кровь стыла в жилах. Просто Вялламяги все больше убеждался о правильности своего решения, и плевать, что от перспективы содеянного ноги наливались неподъемной тяжестью. В скале жил колдун. Причем невиданной силы и оттого ужасающий в своих деяниях. Именно с его приходом все пошло наперекосяк. Но ничего, совсем скоро месть свершится. Смотритель за душами предков позволил ему заразиться смертельной болезнью, а от нее, как известно, спасения не будет никому. Сначала падет скот, а вслед за ним и люди. Земля должна очиститься. Пусть с пришлыми умрут и родичи, на все воля богов! Эсты многочисленны, когда мор сделает свое дело, сюда вновь придут люди, и все будет как прежде. Хорошо, что никто не узнает, кому должны быть обязаны будущие поколения свободных людей. Хотя Смотритель и пообещал, что память сохранится, но Вялламяги был реалистом. Сначала его проклянут, а потом, добрые дела всегда малозаметны, а он, как ни крути, творит добро. Скоро колдун будет возвращаться назад, и тогда настанет момент истины. Вялламяги размотал сверток и аккуратно обнюхал волнистое лезвие кремневого ножа с набалдашником из четырех голов.