Альтаир - [62]

А Тимофей Бабкин, техник из лаборатории № 9 Института метеорологии, стоял перед начальником, опустив покорно стриженую голову. Не в первый раз ему приходилось выслушивать справедливые замечания Бориса Захаровича. Однако сейчас, в присутствии постороннего инженера, Бабкин чувствовал себя обиженным. Можно было отозвать в сторону и там отчитать покрепче, а не срамить перед гостем. Нет, не понимает начальник всей тонкости человеческой психологии. Разве Бабкин не верит в науку? Очень даже верит. Но вот насчет глубины своих знаний и умения ими пользоваться Бабкин сильно сомневается. И нет тут ничего зазорного. Доживет Тимофей до лысой головы, тогда и разговор будет другой. А пока тычешься носом, как слепой щенок, все тебе кажется страшным, неуютным, неудачи подстерегают на каждом шагу, всюду тайны и загадки. Сделаешь аппарат, надеешься на него, веришь — и вдруг в самый ответственный момент камуфлет получается: техника категорически отказывается работать… Так было и с прерывателем.

Дерябин объяснял гостю устройство летающей лаборатории, а Бабкин стоял рядом, ждал приказаний. Это из-за него на полчаса отложили испытания. Трудно работать молодому технику в научном институте. Никак не соразмеришься, не угодишь. За смелость — выговор, за лишнюю осторожность тоже по головке не гладят. Вот и найди тут правильную линию… Трудно, ох, как трудно ее отыскать, когда в двадцать два года тебя считают специалистом и чуть ли не настоящим изобретателем, а ты еще ничего не умеешь делать!

Напрасно прибеднялся Тимофей. Требовательный к себе, упрямый в работе, он уже познал вечную неудовлетворенность исследователя в поисках совершенства. Этому его научили старшие товарищи по лаборатории. Никогда бы он не променял свой видавший виды монтажный стол с впитавшейся в дерево канифолью, темными пятнами от паяльника, исцарапанный и обшарпанный, на какой-нибудь другой, например, директорский, с зеркальным стеклом и мраморно-бронзовым письменным прибором.

Подавленное состояние Бабкина объяснялось просто.

Много лет подряд Бабкин не расставался с Димкой Багрецовым. Даже в командировки всегда посылали их вместе. Вместе они проводили свой отпуск. Но на этот раз их пути разошлись.

Димка вдруг решил отправиться в экспедицию. Готовились новые и очень ответственные испытания диска, поэтому Дерябин не мог отпустить сразу двух техников. Тимофей упрашивал Димку подождать до августа — поедут вместе, куда только ему захочется, пусть в экспедицию, в горы, на море, к чорту на рога. Ничего не вышло. Строптивый друг не мог упустить, как он говорил, единственного случая в жизни, простился с Тимофеем и исчез.

А дело было в карманных радиостанциях, которыми в основном занимался Димка, — Бабкин лишь помогал ему. Зная, что каждый изобретатель считает свое детище чуть ли не высшим проявлением человеческого гения, Бабкин весьма критически относился к аппаратам, находя в них все новые и новые недостатки. В то же время он понимал, что настойчивость и, если хотите, упрямство — совершенно необходимые свойства характера, помогающие изобретателю в борьбе с равнодушными, мелкими, косными и прочими себялюбцами, к каким Димка причислял некоего Толь Толича.

Багрецов не обманывал себя. Опытные инженеры оценили образец радиостанции как остроумную, во всяком случае интересную конструкцию. Но практическое применение таких малюток вызывало некоторые сомнения. Впрочем, для экспедиций и альпинистов они, пожалуй, хороши. «Вы едете испытывать в горах? — спросили специалисты. — Прекрасное решение! Желаем удачи».

Начальник экспедиции всерьез заинтересовался аппаратами, хотел их проверять сам. У него было одно предположение — правда, пока еще не додуманное, — но и в таком виде карманные радиосигнализаторы Багрецова могли бы принести пользу экспедиции. «Жду вас с нетерпением», — сказал начальник и уехал отдыхать.

Димка все же увязался с экспедицией, считая, что будет самым последним дураком, если не использует этого случая. Скромная должность радиста не смущала техника исследовательского института, привыкшего к сложным испытаниям новых приборов. Уж если Димка что решил, то в лепешку расшибется, а настоит на своем. Это хорошо знал Тимофей, но поведения его не одобрял. Какое глупое упрямство! Люди набраны, штаты заполнены, сам помощник начальника экспедиции недвусмысленно дал понять Димке, что обойдется без него — радистов достаточно, а перед отъездом приняли еще одну.

«Где он сейчас, Димка? — грустил Тимофей. — Чудак, почему не напишет? Удалось ему встретиться с начальником экспедиции или нет? Неужели все еще чувствует себя на птичьих правах? Никакой гордости, одно упрямство. Воображаю, как этого «второго радиста» шуганет начальник, когда тот предстанет пред его светлые очи», — думал Бабкин, уверенный, что из Димкиной затеи ничего не выйдет. Ясное дело: не отправлять же радистку обратно!

Бабкин беспокоился, злился и на него и на себя. «Ни к чему все это, ни к чему», — мысленно повторял он, стараясь освободиться от странной и непривычной тяжести на сердце. Глупое, неприятное состояние.

…А инженеры все еще обсуждали технические особенности летающего диска.