Альпийский синдром - [5]

– Она и есть, крайняя…

– Тогда пойдем… Здесь недалеко…

Он взглянул с недоумением и досадой, нехотя сковырнулся с крыльца и вразвалку, походкой страдающего геморроидальными коликами, заковылял в сторону железнодорожных мастерских. Я потащился следом, перегнувшись влево под тяжестью дипломата, по возможности оберегая правое предплечье с выпирающей, как мне показалось, костью и про себя изгаляясь над нашим увечным ходом: «Один – раскорякой, другой – криво и вбок». Потом и того больше – стал неслышно, в такт шагам, бормотать из Апухтина:

Пара гнедых, запряженных с зарею,

Тощих, голодных и грустных на вид…

Но злоязычие не помогало. На душе было тошно как никогда, и вдруг в какую-то секунду я осознал: все, закончилось мое прокурорство. Только бы не сесть, только бы не посадили! Это ведь не шутки – будучи первый день в отпуске, хватить лишку, сесть за руль и, проезжая через соседний район, в хлам раскокать служебный автомобиль. Ради чего, спрашивается? Чего ради?

Миновали громоздкое здание мастерских с огромными закопченными окнами, завернули в распахнутые ворота гаражного кооператива, потянулись между двумя рядами гаражей, обходя масляно блестевшие лужи. Еще издали я увидел у одного из гаражей знакомую фигуру, колдующую под задранным капотом новенького «Москвича».

– Получите! – Сергунько указал кривым пальцем в сторону Ключарева, повернулся ко мне спиной и насмешливо обронил, уходя: – Место встречи изменить нельзя…

– Топай, топай, парнокопытное! – ответствовал я, но так, чтобы не быть услышанным, и вполне беззлобно. – Привет геморрою!

Но Сергунько, по всей видимости, почуял этот мой прощальный глас – шестым чувством или селезенкой – и оступился, заскользил по мокрой глине, пытаясь удержать равновесие, но все-таки въехал ногой в лужу. Тотчас два-три отборных словца из тех, какие пишут на заборах, долетели до меня и заставили ухмыльнуться. Что ни говори, а бывают в жизни минуты, когда площадная брань приносит глубокое душевное удовлетворение…

– Опля, какие гости! – высунувшись из-под капота, приветствовал меня Ключарев, затем распрямился, вытер грязным полотенцем руки и несильно ткнул меня кулаком в предплечье. – Чего кривишься? Что-то с рукой?

Морщась и запинаясь, я стал мямлить об аварии, не то чтобы привирая, но умышленно не договаривая кое о чем: мало ли, вдруг Ключареву придется выступать по делу свидетелем…

– Погоди-ка, – прервал он меня на третьей фразе, пытливо и вместе с тем сочувственно заглядывая в глаза. – Садись в машину, поехали. По дороге доскажешь.

Он опустил капот, забрался в машину и завел двигатель. «Москвич» зафырчал, подпрыгнул и рывками заскакал по суглинку, наскакивая на лужи и разбрызгивая по сторонам маслянистую воду.

– Ну?

– Протекторы ни к черту… обочина… мокрое шоссе… грузовик этот чертов… – сбивчиво продолжал я, стараясь не дышать перегаром в сторону Ключарева.

– Стоит только обочину зацепить, да еще лысым колесом, да в дождь – и поминай как звали, – сокрушенно поддакивал моему рассказу тот. – А я, брат, собрался к морю. Ночью отчаливаю. Думал, налажу карбюратор… Так что, считай, повезло тебе… в смысле – не застал бы меня завтра в городе. Но мы сейчас все по-быстрому провернем…

«Обочина, колесо, дождь… Как любил, когда идет дождь! – между тем думал я, то и дело впадая в уныние и укоряя себя, судьбу и покладистого Игорька, который ни при каких обстоятельствах не должен был уступать мне место за рулем. – Сколько народу носится по дорогам, всякая пьянь – и хоть бы что. Почему именно мне надо было перевернуться?»

Снова выскочили за городскую черту, миновали кладбище, от сирых крестов которого я старательно уводил смятенный взгляд.

«Где там твоя машина?» – нетерпеливо поглядывал на меня Ключарев. В глазах у него прочитывалась мимолетная тень недоверия: и чего только не привидится спьяну?..

В самом деле, – мелькнула у меня безумная мысль, – может, неправда, может, только и всего, что показалось?..

Но Игорек топтался на том же месте, где я оставил его полчаса назад, у края обочины, с прибитым видом и понуро опущенными плечами. Когда мы с Ключаревым подъехали, его осунувшееся лицо на мгновение просветлело и тут же снова погасло.

– Ну и где же?.. – вытянул длинную шею Ключарев, вертя головой и вглядываясь в придорожный кустарник, но тут же изумленно присвистнул: – Ни хрена себе! Как же вы ухитрились?.. – И сочувственно покосился на нас с Игорьком, не решаясь договорить: как же вы ухитрились выжить в этакой передряге?..

3. Мирошник

Все-таки худа без добра не бывает. И коню ясно, что худо – угодить в скверную историю, расколошматить служебный автомобиль, вываляться в грязи, повредить плечо и оцарапать коленки. Но, с другой стороны, худо ли – выжить, тогда как машина превратилась в раздавленную, жеваную жестянку, худо ли – вместо тупоголового гаишника найти помощь ловкача прокурора и так извернуться, чтобы ни осмотра места происшествия, ни протокола, ни объяснений под горячую руку? Значит ли это, что произошедшее нынче со мной является предупреждением свыше: гляди, не шали больше, иначе?!.

Так размышлял я, пока автомобильный кран, пригнанный Ключаревым, вытаскивал из придорожных кустов, словно из преисподней, покалеченную «семерку», напоминавшую расплющенную пивную банку. Подвешенная на тросах машина имела жалкий, убитый вид, и я в который раз за сегодняшний день сказал себе: конец всему, конец начавшей налаживаться жизни, и мне конец, как этой несчастной машине…