Алмазная грань - [37]

— Да ты здоров ли, мой дорогой? Что ему делать у шаха?

— Засвидетельствовать наше почтение и передать в подарок изделия завода.

— Любопытно, хотя и не ново. Твой дед тоже действовал с помощью даров... С шахом он, правда, не встречался... Какие же дары повезут наши волхвы в Персию?

— Из музея стакан кириллинский возьмем, кальяны из трехслойного стекла изготовим, у другого Кириллина ваза есть. Купим ее.

— Все, значит, решено? — нахмурившись, сказал Алексей Степанович. — Со мной советоваться, конечно, не стоит? Кириллинского стакана я вам не дам! Поспешили, мои дорогие, распоряжаться гордостью России. Пока жив — стакан останется на месте, умирать буду — завещаю императорскому музею, чтобы спасти от тех, для кого нет на свете ничего дорогого. Даже дед ваш берег эту вещь...

— Я думаю, интересы дела дороже забавной безделушки?

— А мне не интересно, как ты думаешь! — раздраженно перебил Алексей Степанович. — У тебя есть доверенность вести дела завода. Веди как знаешь, препятствий не чиню. Но музей не смей трогать! Для тебя — забавная безделушка, а для меня — святыня, слава русских мастеров.

Сын удивленно посмотрел на Алексея Степановича.

— Ах, папа, ну к чему волноваться, пусть себе стоит ваш стакан в музее. Найдем другое, что можно подарить шаху. Но поехать в Персию, рано или поздно, я полагаю, нужно.

— Делай как знаешь, — несколько остывая, сказал Алексей Степанович, брезгливо отбрасывая в сторону полицейские «Ведомости».

2

Алексей Степанович, беседуя с сыном, всегда чувствовал себя в чем-то виноватым. Высокий человек напоминал Алексею Корнилову его отца, Степана Петровича. Но у того не было такой холеной бородки, расчесанной на обе стороны, таких усов и гладкого пробора на лысеющем черепе. Своим щеголеватым видом, хорошими манерами, бриллиантовыми запонками и булавкой в галстуке сын производил впечатление преуспевающего западного негоцианта.

— Что вы делаете, папа? Что за донкихотство! — возмутился Георгий, когда узнал, что отец выпроводил приезжавших к нему инженеров, которые вели изыскания для постройки железной дороги.

— Я много видел несправедливости, и если не смог искоренить ее, то старался и не приумножать горя... — с раздражением говорил Алексей Степанович. — Во всех делах на первом месте должны быть справедливость и порядочность.

— Бог мой! От вас никто не требует чего-то постыдного или несправедливого. Но в делах нами должен управлять рассудок. Мы станем посмешищем даже в глазах здешних дикарей помещиков. Владелец стекольного завода отодвинул железную дорогу от своего завода. Неслыханное дело! Чего же мы достигли этим? Дорогу все же прокладывают в тридцати верстах от нас. Мелкие помещики, у которых дохода за год десять мешков ржи, и те тянутся к железной дороге. Знают, что от такого соседства только польза: зерно проще по железной дороге вывозить, чем на подводах.

— По-моему, это безумие! Что стало с деревнями? Земледелец бежит с насиженных мест: есть нечего. Сколько пришлого люда нахлынет, если здесь пройдет железная дорога? А ты, наверное, не откажешься взять пришлого человека и у коренного нашего рабочего оттягать две копейки? Этому не бывать.

— Вы бы, папа, еще о фаланстерах для работников позаботились бы... Смешно слышать такие рассуждения от российского предпринимателя.

— Умру — заводите любые порядки, но пока жив — не желаю, чтобы наши мастера страдали из-за необузданного корыстолюбия хозяев.

— На вашей вывеске написано: «Стекольный завод Алексея Корнилова и сыновей». При чем же тут сыновья, если вы превращаете завод в убежище для призреваемых?..

Георгий почувствовал себя обиженным. Вышел, захлопнул за собой дверь, но отец даже не оглянулся. Он задумчиво разглядывал текинский ковер, на котором висел кривой дамасский клинок и два старинных кухенрейтеровских пистолета. Алексей Степанович пытался понять, зачем все это нужно сыну. «Жорж никогда не держал в руках ни пистолета, ни шпаги. Судя по такой коллекции, можно подумать о том, что наши промышленники — воинственные люди. А они привыкли поражать противников не шпагой, а аршином, не пулей, а протестованным векселем».

3

Сыновья были явно недовольны.

В глазах предприимчивых европеизированных дельцов Алексей Корнилов выглядел старомодным и ограниченным. Отец сознавал это, но уступать не хотел.

Много лет минуло с той поры, когда Алексей Степанович отплыл на итальянском бриге от родных берегов. Франция дала приют отставному офицеру гвардии, увлекшемуся проповедью русских изгнанников. Опасность оказалась меньшей, чем он полагал. О нем вскоре позабыли, и если бы Степан Петрович начал хлопотать раньше, то Алексею можно было давно вернуться на родину.

Годы Алексей прожил в Париже. Не раз он бывал и в городке Баккара. Здесь, на родине французского хрусталя, в небольшом городке с черепичными крышами и разбитыми вокруг садиками, Корнилов невольно вспоминал родное Знаменское. Снова, кажется, возникали перед его взором крытые соломой и потемневшим тесом избы, непросыхающая лужа у дверей лавки, где вороватый сиделец торгует черствыми баранками, воблой да водкой; вспоминал и чахлые герани на маленьких оконцах.