Алмазная бухта - [38]

Вне зависимости от причин, держать ее в объятьях и целовать было приятно. Искушая его так, как никто другой, она представляла для него чрезвычайную опасность. Он думал о сексе с ней. Все его тело напряглось от возбуждения. Плохо, что он не мог перевернуть ее на спину и сделать все, о чем мечтал, но это могло и подождать. Она будет его, но ему стоит быть очень осторожным, чтобы хорошее времяпровождение не превратилось в нечто большее. Ради них обоих он не может позволить, чтобы это произошло.

Рэйчел медленно просыпалась. Она чувствовала себя настолько расслабленной, что ей не хотелось открывать глаза и начинать новый день. Обычно она вставала рано и чувствовала себя полностью проснувшейся, как только ее ноги касались пола. Ей нравилось утро. Но этим утром она только глубже зарылась в подушку. Тело было теплым и расслабленным. Ей уже давно так сладко не спалось. Но где Кэлл? Она поняла, что его не было в кровати. Ее глаза распахнулись, и, не успев даже подумать, она выскочила из кровати. Дверь ванной была открыта, значит, там его быть не могло.

— Кэлл? — позвала она, выбегая из спальни.

— Я здесь.

Звук раздавался из задней части дома, и она почти побежала к задней двери, которая была открыта. Он сидел на ступеньках в одних джинсовых шортах, у его ног в траве лежал Джо. На заднем дворе, передвигаясь вперевалку, охотились за насекомыми гуси под предводительством Эбенезера Дака. После ночного дождя все дышало свежестью и блестело так, что резало глаза. Солнце залило темно-синее небо, на котором не было видно ни облачка. Это было удивительно умиротворенное, теплое и свежее утро.

— Как тебе удалось встать, не разбудив меня?

Опираясь рукой о ступеньку, он встал. Она заметила, что он двигался свободнее, чем накануне. Он смотрел на нее через сетку.

— Ты вымоталась, ухаживая за мной четыре дня.

— Твои дела идут на поправку.

— Я чувствую прилив сил, и голова уже не болит.

Он открыл сетчатую дверь и замер на мгновение, его черные глаза быстро пробежались по ее телу. Усилием воли она не стала скрещивать руки на груди. Ее ночная рубашка ничего не открывала, так что жест был бессмысленным. Возможно, она выглядела неопрятно с растрепанными волосами, но его она видела в самом худшем состоянии, и потому беспокоиться об этом не стала.

— Я привыкла вести себя, как наседка, — сказала она со смешком. — Когда я не нашла тебя в кровати, то запаниковала. Ну, раз с тобой все в порядке, я пойду оденусь и приготовлю завтрак.

— Не стоит одеваться ради меня, — протянул он.

Она ушла, проигнорировав его последние слова. Проводив ее взглядом до тех пор, пока она не скрылась, Кэлл медленно поднялся и вошел внутрь, защелкнув за собой сетчатую дверь. Она не играла в игры, одеваясь в облегающую ночную рубашку и изображая потом смущение по поводу того, что обнажилось, да ей и не требовалось этого делать. В своей розовой ночной сорочке с цветочками, спутанными волосами она выглядела такой теплой, такой сонной и такой чертовски мягкой, что мужчина мог погрузиться и утонуть в ней. Именно этого ему хотелось, когда он проснулся и обнаружил, что ее сорочка ночью задралась. Он прижимался к ее голым бедрам, и только тонкий нейлон ее трусиков разделял их. Он возбудился так, что вынужден был встать с кровати, чтобы не подвергать себя пытке ее телом. Он проклинал свое физическое состояние, которое не позволяло ему овладеть ею, как ему того хотелось — сильно, стремительно и глубоко.

Буквально через несколько минут она вернулась на кухню. Ее волосы были зачесаны и закреплены по бокам темно-красными заколками в виде бабочек. Она по-прежнему была босиком, на ней были джинсовые шорты, такие старые, что их цвет был близок к белому, и большой терракотовый свитер, концы которого были завязаны на талии. На ее загорелом лице не было ни капли макияжа. Он понял, что она просто довольна собой. Она, возможно, могла бы остановить движение на улице, если бы надела шелк и драгоценности. И сделала бы это, только если бы ей этого захотелось, а не ради кого бы то ни было. Она была уверена в себе, и ему нравилось это. У него был настолько властный характер, что ему требовалась сильная женщина, которая сможет противостоять ему и не уступит ему ни в постели, ни вне нее.

Споро двигаясь, она поставила кофе и начала жарить бекон. Только почуяв смесь этих ароматов, он понял, насколько голоден. У него даже потекли слюни. Она поставила бисквиты в духовку, разбила четыре яйца на омлет, затем очистила и разрезала канталупу*. Она взглянула на него своими ясными серыми глазами:

— Мне будет проще, если у меня будет самый острый нож.

Мало что могло его рассмешить или позабавить, но, услышав ее сухой ворчливый тон, он захотел улыбнуться. Не желая спорить, он поднялся, опираясь на барную стойку и перенося вес с раненой ноги. Ему было необходимо средство защиты, даже если это был кухонный нож. На этом настаивали логика и инстинкт.

— У тебя есть какое-нибудь оружие?

Рэйчел ловко перевернула бекон.

— У меня под кроватью ружье 22 калибра, а в бардачке машины магнум 357-го** калибра, заряженный патронами с мышиной дробью***.