Алмаз темной крови. Песни Драконов - [9]

— Вы пойдете за мной! — ее пронзительный голос, не отличавшийся приятностью, сорвался на крик; сжались тонкие, затянутые в кружевные перчатки пальцы.

— Куда? — тихо спросил ее альв, стоявший впереди других. — Ты велишь нам идти войной на тех, кому мы служим с начала времен. Опомнись, дочь сомнения, возможно ли это?

— Не пойдете — смерть все равно придет за вами, и те, кому вы служите, вам не помогут.

— Зря ты так скоро сбросила нас со счетов, Эвриала… — этот голос принадлежал входившему в зал мужчине. Он подошел к девушке, учтиво поклонился, оставив без внимания ее презрительное фырканье. Все в нем — и черно-серые тона костюма, и спокойные неторопливые движения, и вежливый взгляд зеленых глаз — все говорило о сдержанности и безупречном вкусе.

— Повторяю тебе, хотя ты и отворачиваешься от меня, я готов помочь…

— Зачем ты вмешиваешься, Никкар? Или ты думаешь, что память прежних дней заставит меня передумать и изменить своей цели?

-Я надеялся, что ты хотя бы выслушаешь меня. Эвриала, вы безумны, если ожидаете помощи от альвов. Они никогда не встанут на сторону тех, кто разрушает.

— А как быть с теми, кто увидит в разрушителях истинных хранителей?

Задав этот вопрос, альв, стоявший у окна, распахнутого в небо, подошел к богам. Он поклонился им и сказал:

— Я и мои сородичи готовы исполнить вашу волю, госпожа. И мы не одиноки, поверьте, господин, таких, как я, много…

— Опомнись… — стоявший впереди всех альв смотрел на отступника с изумлением и болью. — Ты не ведаешь, на что обрекаешь нас…

— Может быть. Но я чувствую, что жажда новой жизни, новой истины не позволит мне жить, не присягнув ей. Даже если присягать придется смертью.

— Никкар, останови их! — альв умоляюще протянул руки к богу. Но тот молча отошел, уступая дорогу Эвриале и последовавшим за ней альвам.

Расплывающаяся фигурка широко раскинула руки. Правая рука ухватилась за Эвриалу, левую сжал Никкар. Через минуту фигурок стало две.

— А почему они все еще с крыльями? — спросил Фенри.

— Неужели ты думал, что у всех пошедших за Хаконом альвов враз отсохли крылья и вылезли клыки? — засмеялся Сурт. — Такое только в сказках бывает, сын. Изменения настигли их спустя несколько недель после начала войны.

— Отступников крыльев лишил Эдред… а верных — Хакон, — тихо сказал Нум.

— А уже потом они стали меняться сами. И потому, что те, кого ваш дядя называет отступниками…

— Прости, Сурт. Привычка… — смутился Нум.

— Ничего. Так вот, они оказались куда отчаяннее и несдержаннее в бою, чем их сородичи-хранители, и гораздо более жестоки по отношению к слабым смертным. Потому обрели тот облик, что и посейчас. И отказались от прежнего имени — орки, так теперь они себя называют.

— Так эльфы и орки были некогда единым народом? — удивленно поднял брови Гарм.

— Сын мой, и ты только сейчас узнал об этом? Хорошо же ты изучал историю прежнего мира, нечего сказать… — Сурт покачал головой.

— Прости, отец… теперь я обязательно перечитаю свитки… — покаянно пообещал Гарм.

— Да уж постарайся. Играем дальше, дети мои.

И снова летят кости, определяя число ходов фигуркам. Но когда все уцелевшие собираются на лепестках раскаленного солнечного цвета, происходит что-то необъяснимое.

Маленькая фигурка девушки покидает своего грифона и склоняется над фигурой поверженного воина. Ей только что выпала редкая удача — сразу две шестерки обозначились на игральных костях, и путь перед ней открыт — до вожделенной цели не более двух десятков шагов. Она могла бы опередить всех и, возможно, выиграть, но вместо этого предпочитает с помощью другой фигурки — двигающейся с трудом, с непокрытой головой и такой же светло-золотой — втащить черного воина на спину грифона, помочь подняться брату и сесть самой. Едва она успевает взять в руки поводья, как вышивка игрального плата начинает двигаться. Словно хищные щупальца извиваются черные лепестки, разрастаясь, захлестывая и красное, и солнечное золото. Нити будто вскипают, дергаются, силясь вырваться из ткани, рвутся — и начинают пропадать. На глазах изумленных богов вышивка тает; диковинные цветы, предопределявшие судьбы, поглощает белизна основы. Фигурки, доигравшие почти всю партию, сворачиваются в клубочки, как в самом начале игры и так и застывают. И только грифон успевает развернуть крылья и подняться в воздух; он парит над белым, нетронутым полотном.

— Игра закончена. — Тихо говорит Сурт. Грифон опускается в центре плата, фигурки спускаются с его спины и встают рядом друг с другом.

— Чего ты хотел, Сурт? Надеялся узнать, остался ли кто за пределами Обитаемого Мира? — невесело спрашивает Нум.

— Да. — Кивает Сурт. — Уж очень быстро все тогда произошло. Нима, ты никогда не рассказывала мальчикам об этом… как вы поняли, что Прорва вырвалась?

— Тогда мне было все равно, кто победит и чья правда возьмет. Я должна была унести вас обоих в безопасное место… не смейтесь, я верила, что смогу отыскать такое, при живом фронтире…

— При ком? — спросил Фенри.

— Фронтир — это движущаяся граница мира, сын. Здесь она неподвижна, мы создали иллюзию ее удаления, чтобы не было так тоскливо. В прежнем мире границ не было — сколько бы ты ни шел, впереди было неограниченное пространство, а фронтир убегал от тебя, как живой.