Альманах немецкой литературы. Выпуск 1 - [9]

Н призадумался. Важнее всего было, пожалуй, то, что А решил продолжить заседание. Конечно, ссылка на партийную дисциплину — просто фраза, это ясно каждому. До сих пор никаких голосований никогда не проводилось; всякий раз выражалось, так сказать, молчаливое одобрение, ибо ни одна из обеих враждующих группировок внутри Политсекретариата не имела перевеса сил. Кроме того, А располагал возможностью вынести свое предложение на съезд, чтобы таким вполне гласным способом избавиться от крайне непопулярного Политсекретариата. Следовательно, решение А продиктовано иными соображениями. Вероятно, он понял, что совершил ошибку с одновременной чисткой и ликвидацией Секретариата. Надо было сначала провести чистку, а уж потом ликвидацию или сначала ликвидировать Секретариат, а потом убрать его членов. Теперь же вождю противостоял единый фронт. Излишне поспешным арестом О он всех насторожил, отказ Л и Е покинуть зал свидетельствовал об их тревоге. На съезде у А были бы развязаны руки, там вождь всемогущ, а тут он раб системы, как и остальные члены Политсекретариата. Если остальные боялись вождя, то и ему приходилось — пусть не бояться (страх был ему уже неведом), но хотя бы остерегаться. Для созыва съезда необходимо время, а пока члены Политсекретариата у власти, они способны действовать. Значит, нужно заново проверить, на кого можно положиться, а на кого нет, и только после этого начинать борьбу. Виною в сегодняшней неудаче была излишняя самоуверенность А, его пренебрежительное отношение к остальным. Словесная перепалка грозила перерасти в решающее сражение.

Но пока тянулась пауза. Все замерли. Е не двинулся с места, Л сидел, закрыв лицо руками. Н хотел было стереть пот со лба, но не решился. Его сосед П сложил руки, и казалось, будто он молится о том, чтобы ему удалось уйти отсюда подобру-поздорову, если бы дикой не была сама мысль, что член Политсекретариата может молиться. Наконец Министр внешней торговли закурил американскую сигарету. Маршал 3 встал, слегка пошатываясь, подошел к буфету, отыскал бутылку джина и присоединился к А и Б; торжественно подняв бокал, он произнес:

— Да здравствует революция!

Тут он громко икнул и смутился, а от смущения не заметил, что А не обратил на него ни малейшего внимания. М вынула из сумочки золотой портсигар, Г подошел к ней, протянул золотую зажигалку, остался рядом.

— Что, голубки, — безмятежно спросил А, — любовь крутите?

— Раньше крутили, — невозмутимо ответил Г.

А хохотнул; хорошо, когда партийцы сходятся поближе, сказал он и повернулся к Е.

— Иди-ка звонить, Чистильщик, — скомандовал он. — Давай-давай, Холуй.

Е не тронулся с места.

— Никуда я отсюда не пойду, — тихо проговорил он. — Если уж звонить, то только отсюда.

А снова рассмеялся. Это был тот ровный, довольный смех, который все и раньше слышали от него, независимо от того, шутил А или угрожал; не зря никто и никогда не мог угадать, что этот смех означает. По-моему, у него душа в пятки ушла, сказал А.

— Верно, — подхватил Е. — Ушла, я умираю от страха.

Все молча уставились на него, было просто невероятно, что кто-то признавался в своем страхе.

— Тут все боятся, — продолжил Е и твердо взглянул на А, — не только я или Л, все.

— Чепуха! — возразил Главный идеолог, который встал и подошел к окну. — Чепуха, абсолютная чепуха, — повторил он, повернувшись спиной к остальным.

— Тогда выйди отсюда сам, — предложил ему Е.

Главный идеолог обернулся и недоверчиво взглянул на Е. А зачем, спросил он. Следовательно, Ж тоже боится, спокойно констатировал Е. Ж прекрасно знает, что безопасность ему обеспечена только здесь.

— Чепуха, — вновь возразил Ж. — Абсолютная чепуха.

Е не сдавался.

— Тогда выйди отсюда, — опять предложил он Святоше.

Ж остался стоять у окна.

— Вот видишь, — снова обратился Е к А, — все боятся.

Он сидел в своем кресле выпрямившись, положив руки на стол, и почему-то совсем не казался сейчас безобразным.

— Ты просто идиот, — сказал А; он поставил рюмку на буфет и подошел к столу.

— Разве? — проговорил Е. — Ты уверен?

Он говорил тихо, что было для него необычно. Кроме Л, в Политсекретариате не осталось ни одного старого революционера, сказал он. Куда же они подевались? Ровным голосом он начал перечислять всех, кто был ликвидирован; сосредоточенно, медленно он называл имена людей, признанных когда-то героями за заслуги в борьбе против прежнего строя. Первый раз за долгие годы имена прозвучали вновь. Н почувствовал озноб. У него вдруг возникло такое ощущение, будто он попал на кладбище.

— Предатели! — заорал А. — Все они были предателями, сам знаешь, подлый Холуй. — Он замолчал, успокоился, задумчиво посмотрел на Е. — Да и ты такая же сволочь, — добавил он как бы между прочим.

Н сразу же понял, что А допустил новую ошибку. Конечно, упоминание старых революционеров было провокацией, но Е, признав свой страх, объявил себя врагом, и А должен был отнестись к этому всерьез. Он же поддался эмоциям и вместо того, чтобы успокоить его, угрожает. Приветливое слово, шутка урезонили бы Чистильщика, но вождь слишком презирал его, а потому недооценивал и вот — проявил легкомыслие. Теперь отступать Чистильщику некуда. В своем ослеплении он все поставил на карту и, ко всеобщему удивлению, выказал характер. Теперь ему оставалось только продолжать борьбу, поэтому он тут же сделался сторонником Министра транспорта, который, однако, был слишком апатичен, чтобы воспользоваться новым шансом.