Альманах немецкой литературы. Выпуск 1 - [60]

Около 2 часов друг за другом последовали два взрыва, напоминающие пушечный выстрел: бомба Русакова разворотила царскую карету, бомба Гриневицкого настигла самого царя. Через несколько часов и царь, и Гриневицкий умерли.

Когда я после возвращения Исаева вышел на улицу, там все было тихо. Но через полчаса, когда я находился неподалеку от Успенского, ко мне подошел Иванчин-Писарев с известием, что в городе произошли взрывы, что царь убит и что его наследник уже принял присягу.

Я отправился дальше. Взволнованная толпа на улицах говорила о царе, о его ранах, о крови и смерти. Я вернулся домой, друзья не имели никакого понятия о происшедшем, от волнения, что царь убит, я еле ворочал языком. Я плакал, как и остальные; кошмар, который десятилетиями тяготел над молодой Россией, был окончен.

Этот момент, кровь царя, отозвался ужасами тюремного заключения и ссылки, жестокостью и действиями властей, которые были направлены на сотни и тысячи наших единомышленников; тяжелый груз лег на наши плечи, в ответ (так нам казалось) должна была в конце концов начаться работа по обновлению России.

В этот торжественный момент все наши помыслы были отданы грядущему благу нашего отечества.

Он вспоминал Франкфурт, Ульм, Мюнхен, хэппенинг и митинги протеста, демонстрации, в которых он участвовал. Он вспоминал о том моменте, когда они подняли черные флаги в Мюнхенской академии. Что-то было в нем, что будоражило: чувство освобождения. Хотелось кричать. Петь. Совокупляться. Хотелось вывесить тысячи черных флагов на всех городских столбах. Тогда. Но другие только стояли, не говоря ни слова. И ждали (можно понять, как это ему теперь представлялось), пока не поднимутся черные флаги. Затем раздались аплодисменты. После этого послышались выкрики против министра культуры, против закона о высшей школе, против манипуляций искусством, сначала нерешительно, потом громче, он кричал вместе со всеми. Тогда он надеялся, что жизнь будет состоять из похожих на этот, следующих друг за другом моментов… каждый сам по себе был печален… но все вместе… и снова и все снова…

Теперь он признавался себе, что этот (и еще несколько других, похожих) единственный момент, выпавший ему на долю, и был подлинно революционным.

Кальм сказал тогда: эти моменты будут жить, составляя суть, это единственное, что мы можем сегодня. Практическую революцию совершат, по-видимому, другие… Кальма освистали; Кальм удалился. Он стал делать «YES NO», литературный журнал, который прекратил существование после третьего номера, он написал для Бура текст к одному фильму. Позднее был задержан в одном кафе из-за торговли наркотиками, но скоро освобожден.

Теория насилия, теория агрессивности, теория разрушения, теория изменения, теория восстания, теория государственного переворота, теория нового человека, теория теории. Нет: практическая деятельность.

АНАРХИЗМ СОЗДАЕТ СКОРЕЕ НЕ РЕВОЛЮЦИОННУЮ ОРГАНИЗАЦИЮ, А РЕВОЛЮЦИОННУЮ СИТУАЦИЮ.

Франко Вентури

НАДПИСИ НА СТЕНЕ в Академии изобразительных искусств в Мюнхене. За день до ландтага (с одобрения всех партий)

СПИСАНО 17 ИЮНЯ 1969

Выйди на улицу

и ударь первого встречного

которому с виду за тридцать

Это наверняка будет

справедливо

OWI[6] среди нас

Искусство и анархия —

это одно и то же

Бейте профессоров,

где бы они ни

встретились

В ателье критики следуйте

за представителями OWI

В рот… министра культуры

Страсть к разрушению есть

творческая страсть

Организуйте сопротивление!

Да здравствует анархия!

ЗАКРЫТИЕ В УСТАНОВЛЕННОМ ПОРЯДКЕ

Восстание в Болонье. Здесь были необходимы розыски. Пока что слишком многое оставалось неясным. Что произошло там с Б.? Почему он возлагал такие большие надежды на это восстание и почему оно так катастрофически провалилось? Доступные печатные источники противоречивы. По Стеклову, Б. стал неудобен для молодых революционеров. Его неуемная ненависть против марксистского заговора в Интернационале сводила на нет стремление к перемирию. К совместной работе с могучим Интернационалом стремилась определенная группа. Ее идолом по-прежнему оставался Б., в этом нет и не может быть никаких сомнений. Но чтобы сохранить веру в него и в его революционное дело, они решили пожертвовать им. Кто первым пришел к этой идее, теперь установить нельзя. Возможно, Кафиеро. Б. должен был пасть на баррикадах восстания и стать символом для революционного мира. (Великая идея нуждается в мучениках, писал Б. в письме к Реклусу). По Неттлау, Б. сам требовал восстания в Болонье. В Эмилии бакунисты с группой экстремистов-мадзинистов были сильнее и воинственнее всех. Поэтому именно Эмилию избрали и революционеры-тессинцы для того, чтобы начать всеобщее восстание патриотических сил Италии.

Всю свою жизнь он проповедовал философию действия, а остался в пределах литературы и теории. Он хотел быть кем-то большим, чем противник Маркса. Не издали, к примеру из Лондона, взимать на свой счет жертвы Парижской коммуны для себя и своей идеи. Ему хотелось быть среди них, среди революционеров, в то время, когда они делали революцию. И это было единственное, во имя чего он жил. Не исключено, что восстание в Болонье состоялось раньше, чем было первоначально назначено, именно по настоянию Б-а. Наверное, он надеялся погибнуть на баррикадах революции. Раньше, в Праге, в Дрездене, в Лионе, он мечтал победить на баррикадах революции. Теперь он разочаровался. Никому не рассказывая об этом. Но ему было ясно: Великое время для Великой революции еще не наступило. Он долго размышлял над этим и пришел к выводу, что ему не дано дожить до нее. И что, возможно, лишь своей смертью он способен содействовать ускорению революционного процесса.