Альманах «Крылья». Взмах одиннадцатый - [5]

Сегодня весна меняется минус на плюс,

становятся будни светлей и заметно теплее.

Уехать бы в Крым давить бесхребетных медуз,

жить в доме у моря и звезды считать галилеем.

Сегодня весна. Я выпью берёзовый сок.

Прохожий идет не спеша, не прячась от стужи.

Душа расцветает. В руках умирает снежок.

И люди вокруг расцветают и светят наружу.

«На районе мой двор называется „Пьяным“…»

На районе мой двор называется «Пьяным»,

ты сюда не ходи, тут пустые стаканы

наполняются водкой; дымят наркоманы

и зовут Галилея.

Горизонт вечно хмур от того перегара,

и висят облака цвета серого сала.

Разолью на троих, чтобы не было мало,

никого не жалея.

Ты сюда не ходи, не горят фонарями

наши улицы ночью, гуляют миряне,

ищут, где намутить, хоть какой-нибудь дряни,

поджидают неместных.

Никого не найдешь, если спросишь соседей,

знает каждый рожденный на этой планете:

доверяй, но своим, а еще, может, этим —

из отряда небесных.

Набережная

Ирине

Южный ветер вплетается в волосы,

солнце медленно движется к выходу.

Я дышу ее вдохом и выдохом.

Ее тело, глаза, моря полосы.

У причала качает кораблики,

паруса развивая вдоль пристани.

Город выжжен зелеными листьями,

слышишь стук – это падают яблоки.

Это лето июльское, рыжее,

вниз летит, растворяется в запахе,

облака догорают на западе,

в небе звезды ютятся над крышами.

Я ловлю ее губы и волосы.

Свежесть моря, глаза, рук движения.

Волны в берег, заката брожение.

Ее тело, шептание голосом.

г. Ялта

«Я помню снег прохладным январем…»

Я помню снег прохладным январем,

фонарный столб, горевший янтарем,

как вниз сползала в градуснике ртуть,

пришла зима и обнажила грудь.

Я помню, как сминается постель,

как ветер воет, корчится метель,

как шар земной кружится на оси,

и мы вдвоем, по кругу, колесим,

несемся, улетаем в пустоту,

по-рыбьи, по-собачьи, на ходу;

движеньем тел, движеньем ног и рук,

и тем, о чем не пишут на фейсбук…

Летим с тобой, а снизу, далеко,

Барокко Петербурга, Рококо…

И близко облака к земле висят.

Мы задыхаемся и падаем назад…

Ноябрь

Вот как-то так, из маленького слова

рождаются стихи, совсем как люди.

Ржавеет лес, над ним луны подкова

и столько звёзд, что их считать не будем.

Мой страшный сон – нашествие глаголов

без падежей, без точек с запятыми,

пока повсюду полчищем монголов,

шагает ночь по облакам пустыни.

Как в ноябре, забыл, числа какого,

родился я, крича на всю палату, —

возникнет звук, от слова будет слово,

родится стих без имени и даты.

Наступит день и никого не спросит,

пожар звезды окно моё согреет,

но вдруг прочтёшь стихотворений осень,

а в них – дожди то ямбом, то хореем.

«Мимо трамвайных путей, по домам и дворам…»

Мимо трамвайных путей, по домам и дворам,

мимо бессчетных квартир, через всех персонажей,

стрелки считают года, разделив пополам,

в памяти важные даты со всеми что нажил.

Падает пепел на стол, разговор ни о чем:

этих закрыли менты, тот убит, этот вышел.

Ангелы небо срывают, и белым врачом

падает снег за окном на дороги и крыши.

Если была тут любовь, то в таком-то году —

время живых пионеров, ночных кочегаров.

Пасмурно. Падает снег, и на полном ходу

ветер из рук вырывает портрет Че Гевары.

Дальше. Что ждет впереди до последней строки?

Шепот тетрадных страниц. Мое соло в пустыне.

Вечер, забросит над соснами звезд поплавки,

точка в последней строке, как бездомный остынет.

Пейзаж

Мокрые улицы утром холодным и ранним,

хмурится двор, словно племени дикого вождь,

падают тучи в окно, как огромные камни,

люди шагают вперед, наступают на дождь.

Яблоки катятся с яблонь, и дни летят мимо,

август арбуза наелся и ждет сентября.

Выпей со мной за Россию, пускай нерушима,

будет она, словно стены и башни Кремля.

Сколько не сказано тостов, не поднято рюмок,

лето прыщавым подростком спешит на урок.

Дворник стоит под окном и, вздыхая угрюмо,

Листья, упавшие низко, сметает в совок.

Вот моя родина, много берез, затем поле,

катится солнце в тумане кровавым пятном.

Может быть, всё оттого, что я с севера, что ли,

раз не люблю так ходить под раскрытым зонтом?

Алексей Молодцов

Студент Луганского университета им. Т. Г. Шевченко. Живёт в Луганске.

Вечером

– Костик!.. Кушать!

Костику показалось, что он услышал, как его звали, сквозь целую стену шумящей музыки. Он, в общем, этого и ждал, так как есть хотелось сильно и делать было нечего. Выключить свет, музыку, закрыть тетрадь, учебник, дверь. Уйти. В коридоре темно, и без света путь до освещенной кухни удлинился и расширился, его заполнила, уже густо-густо, синяя темь ноября – и вечерняя напряженная тишина. Не тишина ночного жилища, когда дыхание слышно в другом конце квартиры, дыхание спокойствия и прохлады. Нет, это была тишина вечера, натянутого, напряженного, почти вибрирующего, как басовая струна, оттого, что целый день кто-то ее беспрестанно и дико дергал, и, может быть, оттого, что без музыки, без каких-нибудь, хотя бы фоном шумящих звуков, для натоптанной головы эта тишина, липшая к стенам после хлопотливого дня, была разительно пустой, бесплодной и разгоряченной и ныла, как мозоль. Костику такая тишина не нравилась. Но так, по крайней мере, лучше, чем, бывало, в дни без света, когда весь этот железобетон панельных домов спальных кварталов полностью лишался хоть какого-то подобия души – электричества – и становился таким голым и неприкаянным, что нельзя было заниматься совершенно ничем. Ни почитать книжицу при горькой темной свечечке, ни помалевать комиксы, ни пораскладывать свои побрякушки, перебирая воспоминания. Тогда все время ежишься от наступающего холода, и хорошо, что человеку положено засыпать, когда силы зла властвуют над городом безраздельно.