Альманах «Истоки». Выпуск 9 - [38]

На сей раз урки взяли в «придворное» услужение не рассказчика, а певца – настоящего, оперного, посаженного по политической статье. Хотя блатные считали оперу фраерской блажью, ария приговоренного к смерти Каварадосси произвела впечатление. Слезу вышибла у кое-кого. «Не было больше серого этапника, заключенного сталинской тюрьмы. Был узник Римской цитадели, мятежный граф Каварадосси, встречающий последний в жизни рассвет», – пишет Демидов. Хотя понимание свободы у гулаговцев разное, иногда и более одухотворенное, чем право на бритву, водку и женщин, и уголовники и фраера согласились с предводителем хевры: «А ничего, что Артист из оперы, фартово поет падло». Голос Артиста услышали в женском отделении, в ответ раздалась ария Тоски: там среди заключенных оказалась певица. Они влюбляются друг в друга по голосу. Содержание исполняемых арий усиливает их чувства. «Смешением абстрактного и реального» объясняет автор любовь Артиста к женщине, «представленной для него только звуками ее голоса». «Но от этого, да еще от горького чувства неволи, его любовь становилась еще сильнее и чище». Как физик автор знал, что звук способен привести человека в мистический транс. Певец и певица не видят друг друга и не могут увидеться. Из разных отделений тюрьмы, разных камер, разных этажей они пойдут по разным этапам, так и не познакомившись. И не «средь шумного бала», о котором поет позднее, а на нарах тюрьмы, Артист пытается представить ее то пушкинской барышней, то Жанной д, Арк, то валькирией, но нет… Образы оперных героинь, как и другие телесные версии, которые навязывает воображение, кажутся ему оскорбительными для бедной арестантки со светлым славянским голосом. «У большинства женщин были ввалившиеся глаза на серо-бледных, у иных даже с землистым оттенком, лицах. И что-то общее было в выражении этих лиц, на свободе, вероятно, самых разных. Почти одинаковыми в своем безобразии были и фигуры арестанток в грязной, изжеванной одежде… И теперь не имеет уже значения ни образованность отдельных особей, ни их артистичность, ни, тем более, способность чувствовать и понимать. И как все заключенные, женщины здесь тоже во всем почти «бывшие». Они бывшие граждане, бывшие специалисты, бывшие жены и даже бывшие матери… Им в заключении приходится еще горче, чем мужчинам. Уже по одному тому, что оно обрекает их на неизбежное внешнее уродство. И как непереносимо, вероятно, сознание этого уродства для представительниц артистического мира. Ведь для них внешняя обаятельность – непременное условие не только их профессии, но и самой жизни!»

Строка романса: «тайна твои покрывала черты» отвечает правде их отношений, где свободны лишь их голоса[5]. Тем, кто знает биографию художника Врубеля, этот рассказ может напомнить историю знакомства Врубеля с певицей Надеждой Забела, его будущей женой. Тогда, работая за кулисами в оперном театре, художник услышал со сцены арию. Голос произвел на Врубеля такое впечатление, что, разыскав через несколько минут его обладательницу, художник сделал ей предложение[6].

В обыкновенном пересказе вокальная история «Оборванного дуэта» может показаться сентиментальной, но воспоминание о месте действия возвращает ей изначальную жестокую необратимость. Любая мелодрама в среде Гулага оборачивается трагедией. Закодированное в тексте рассказа слово «Человек», а также название тюремной песни «Солнце всходит и заходит» склоняют к упоминанию еще одного общеизвестного имени – Максима Горького. В его пьесе «На дне» звучит эта песня. Да и сама развязка пьесы: «Эх… испортил песню… дур-рак!» невольно накладывается на рассказ Демидова потому, что оборванный дуэт двух заключенных – та же недопетая песня в широком смысле слова. Наверно, среди тех, кто ее оборвал, были и недавние босяки вроде громогласного колоритного шулера Сатина, ратующие за человека, который звучит гордо, и ошеломившие в свое время со сцены МХТ интеллигентов-идеалистов. Не случайно в рассказе Демидова звание Человека утверждается за певцом. И утверждает его шпана – блатные, головорезы и отморозки, для кого интеллигенты вроде певца – объект для разбоя и грабежа.

Остров любви ( повесть «На перекрестке невольничьих путей »)

В отличие от рассказа «Оборванный дуэт» любовные отношения в других произведениях Демидова имеют реальный характер. Ведущая сюжетная роль в них принадлежит женщине. Инициативность отличает всех героинь: интеллигентных, блатных и ни тех, ни других, а просто чувственных, живущих страстью, про кого в графе: «причина ареста» значится: «член семьи врага народа». Мужчина, даже если он по складу характера рыцарь, вынужден опуститься до уровня невольника и подчиниться. Социальная среда преобразует его страсть в чувство вины, страх мешает активной цели. Холод – природная форма жестокости усиливает подневольное состояние. Всё холодно и безжалостно, как в романе Мазоха «Венера в мехах». Казалось бы, где, как не здесь, явиться аллегорической ледниковой Венере с кнутом в руках! Но нет, Венера, написанная Демидовым, преисполнена нежности и человеческой теплоты. Она жаждет ответного чувства именно здесь, конкретно на Колыме, на островах в дельте реки, где летом «ландшафты напоминают… грустную улыбку безнадежно больного, когда ему становится лучше». И на ней не меха, а бушлат и шапка-ежовка. И ей всё равно, что она подрывает основы колымских законов, которые запрещают всё человеческое.