Альма - [6]
— Вот, Алексей, тебе тяжёлая больная, — сказала ему женщина, кивнув на Альму.
— Кто ж это её так? — обратился Алексей ко мне.
— Какие-то негодяи. Может, собаколовы, может, хотели сшить шапку, ведь у неё красивая рыжая шерсть, — дальше я коротко рассказал о нелёгкой судьбе Альмы.
— Да, барышня красивая, — вздохнул Алексей и, осмотрев Альму, добавил: — Такое впечатление, что её не только душили, но и били чем попало, что было под рукой. Ладно, попробуем зашить, но вы должны мне помочь, хорошо?
Не раздумывая, я согласился.
Алексей сделал Альме укол, а мне сказал:
— Как только наркоз начнёт действовать, положите её на стол и разведите марганцовку, — он показал на раковину, где стояла трёхлитровая банка и пузырёк с кристаллическим порошком.
Когда Альма уснула, Алексей стал выстригать шерсть вокруг её раны, а я смывал шерстинки марганцовкой.
— Лейте больше, не жалейте марганцовки, — то и дело повторял Алексей.
Потом он через каждые два-три сантиметра сшивал края раны, а я обрезал нитки и завязывал их узлами. Как ни странно, всё это я проделывал довольно спокойно и умело, меня даже похвалил Алексей.
За свою жизнь я насмотрелся всякого и не раз перевязывал раны, делал уколы и прочес. К тому же, когда речь идёт о жизни и смерти, у нас появляются недюжинные силы и отвага, и мы делаем то, что в обычной обстановке никогда бы не сделали.
Самым сложным местом оказалась глубокая рана на горле Альмы. Там Алексей вначале сшивал подкожную ткань, сшивал тонкой жилкой, а мне пояснял:
— Эта жилка называется кетгут, она внутри рассасывается. Сейчас ещё стянем кожу двумя швами и между ними вставим резиновую трубочку — катетер, на случай воспаления.
Операция закончилась. Можно сказать, мы заново пришили Альме голову. Конечно, это преувеличение, но внешне всё именно так и выглядело. Я нарочно подробно рассказал об операции, поскольку она была первой по своей сложности в моей жизни. Позднее я ещё несколько раз зашивал собакам раны.
Альма уже стала приходить в себя. Алексей сделал ей укол антибиотика и протянул мне мазь:
— Намажьте пашу работу. И дома мажьте. Перевязывать не надо, так быстрее заживёт. Через три-четыре дня привозите собачку, посмотрим, как идут деда. Она молодая, всё должно быть нормально. Тогда снимем швы. Шерсть отрастёт, и шрам не будет виден.
От денег Алексей отказался наотрез.
— Я работаю не ради денег, — сказал. — Я люблю животных. Особенно собак. И люблю свою работу.
Альма ещё окончательно не отошла от наркоза и была очень слаба, поэтому я отнёс её к машине и положил на заднее сиденье, а сам вернулся в приёмную. Дежурная записала нас с Альмой в журнал и пожелала скорейшего выздоровления.
Когда я вновь подошёл к машине, Альма уже выглядывала в окно и виляла хвостом. Взгляд у неё уже был вполне осмысленным.
— Всё, дорогая, кончились твои мучения. Больше тебя никому не отдам, — сказал я, отъезжая от лечебницы.
Альма в ответ потянулась ко мне и благодарно лизнула в щёку.
Так спустя четыре месяца Альма снова оказалась у меня. На этот раз навсегда.
Глава девятая
На даче
Я решил, пока Альма не поправится полностью, обосноваться на даче. Во-первых, участок находился всего в семнадцати километрах от Истры, куда Альму предстояло возить. Во-вторых, началось лето, и жить на природе для больной собаки было как нельзя кстати.
Участок Альме понравился. Да и как он может не понравиться — целых шесть соток, гуляй сколько хочешь! И никаких грядок, которые надо охранять. И не колючий кустарник, а высокие берёзы и ели. И не изгородь из досок, а сетка-рабица — прекрасный обзор на все четыре стороны! Ну и, конечно, отличное жилище: не картонная коробка, а брусовой дом (немного аляповатый наш с братом самострой), но с мансардой и печ-кой-"буржуйкой", да в придачу сарай-мастерская с душем — и всё это в полном распоряжении Альмы.
Но главное — звуки и запахи. На птицеферме не смолкал гул с Ленинградского шоссе, по ночам тоскливо выли соседи — сторожа "огородов", а на участке стрекотали кузнечики, в дренажной канаве устраивали концерты лягушки, на крыше дома хлопотали сороки, из леса доносилось кукование, а по ночам в ветвях берёз пели соловьи.
На участке мы с братом цветы не сажали (некоторые полевые росли сами по себе), зато у нас было три вишни и несколько кустов сирени и жасмина, и все они цвели — представляете, какой аромат стоял в воздухе?! Плюс к этому запах хвои и смолы, которая, как янтарь, блестела на стволах елей. Ну а с нашим приездом в воздухе появились самые приятные для Альмы запахи — гречневой каши с мясом — то, чего она, конечно же, до сих пор даже не пробовала.
Альма изучала участок осторожно, аккуратно, обходя каждую кочку, каждый цветок; всё незнакомое — "козлы" для пилки дров, бочку с водой, садовый и плотницкий инструмент — подолгу рассматривала, обнюхивала.
Дом Альме тоже понравился. Вначале она робко прошлась по кухне и комнате, но, как только мы пообедали, сразу повеселела, даже забралась в кресло, чтобы рассмотреть вид из окна, а потом повернулась ко мне и хрипло выдохнула: — Как на картинке!
В общем, чем больше Альма осваивалась на участке и в доме, тем радостней светились её глаза. Но несколько раз я замечал, что она сидит где-нибудь в тени и задумчиво смотрит в одну точку. Я подходил, гладил её:
