Аллилуйя женщине-цветку - [3]

Песнь вторая

Я спал на раскладушке в комнате, смежной с тетушкиной. «Надо лечь пораньше», — сказала она в тот вечер, целомудренно целуя меня в лоб. Я долго не мог заснуть. Во мне поднималось предчувствие, притом настолько мощное, что, казалось, вот-вот лопнут жилы.

Когда утром мы верхом выезжали из города, было еще совсем темно. Я был юным королем, который в сопровождении иноземной принцессы, его кузины, скачет по своему королевству, погруженному в счастливый сон. Около двух часов обе наши лошади летели галопом в одинаковом ритме. Заза отлично держалась в седле. Она смеялась, волосы разметались по ветру, спина прямая, как будто она и в самом деле собиралась взлететь. Я ревновал ее к коню, чистокровному черно-рыжему скакуну, который будто понимал, что несет на себе звезду города. Приехав в горы, мы препоручили лошадей Лодрену, крестьянину, который присматривал за фермой и вел там кое-какое хозяйство.

— Я не думал, что вы приедете так рано, — сказал он.

— Мы скакали во весь опор, — ответила тетушка, как бы извиняясь.

— Оливье стал хорошим наездником, — поощрительно заметил Лодрен.

— Но на море ему надо быть осторожнее, — возразила тетушка. И тотчас предложила: — А не отправиться ли нам туда сразу же?

Через несколько минут мы двинулись по козьей тропе, которая, попетляв по кукурузным и бататовым полям, выходила к скопищу заостренных скал и камней, играющих цветными изломами, как спящие ящерицы. Через две сотни метров тропа вывела нас на пляж, покрытый белейшим и гладчайшим песком. Спускаясь, Изабелла опиралась на мое плечо. На ней был лишь купальник, и я не осмеливался глядеть на нее. На пляже она обогнала меня, устремившись к воде. В голове моей рождались бредовые картины, они крутились и раздирались, как банановые листья в ураган. Мне казалось, что я родился в жизненном ритме женщины, бежавшей передо мной. Изгибы ее тела создавали воспламеняющую гармонию жилок, желез, тканей, нервов, мускулов — всей ее плоти с безупречно лиричными округлостями. Я бежал за ней. Когда моих ног коснулась первая волна, она уже плыла вдалеке. Я устремился к ней. Когда я был в метре от нее, она внезапно повернулась и явно в шутку вскрикнула: «Акула! Оливье, нас приметила акула!» Мы быстренько поплыли обратно. Волна вытолкнула нас на пляж. Мы растянулись на песке, едва переводя дух, смеясь, не в силах произнести ни слова.

— Вода прелестна, правда? — наконец сказала она.

— Отличная вода, — ответил я.

— Ты рад, что приехал?

— Очень рад, тетя Иза.

— С ума сойти, как быстро ты вырос. Ты теперь выше меня.

— Ну, не думаю.

— Да, да, дорогой, давай поспорим.

Мы вскочили измерить рост. Она все-таки оказалась чуть выше меня. Ей было тогда тридцать два года, а мне — ровно половина от этого.

— Как проскочило время, Оливье?

—?..

— Я вспоминаю день твоего рождения, будто это было в прошлый четверг. Ты вышел на свет ножками вперед и, как говорится, в сорочке. Не прошло и пяти минут твоей жизни, как ты засмеялся, загукал. Я первой тебя укачивала и первой заметила, что глаза у тебя такие же зеленые, как мои. Ты не переставал улыбаться и гукать, шевелить ножками и ручками, приветствуя мир, в который вступил. «Назовем его Оливье», — предложила я Агнессе.

— А почему Оливье?

— Потому что когда-то это имя было символом мудрости и славы.

— У меня нет ни того, ни другого.

— Ты вполне разумен для твоего возраста, а слава придет.

— А имя «Изабелла» что символизирует?

— Цвет кофе с молоком, как и я сама. Изабеллой называют светло-коричневое платье или буланую лошадь.

— Это еще имя одной знаменитой королевы.

— Да, и про нее есть чудесная сказка. Жила-была австрийская королева Изабелла. Ее супруг хотел захватить один бельгийский город. Она поклялась не менять на себе белье, пока город не падет. Осада продолжалась три года. И потом именем королевы стали называть тот цвет, какой имело ее белье, когда клятву — и белье — можно было снять…

Солнце слепило. Вдали едва различались рыбацкие лодки. Небо и море сливались в единую белесую синь. Мы рассказывали друг другу забавные истории и то и дело прыскали со смеху. И непрестанно кидались в волны. Часов в одиннадцать отправились на ферму. Пришли вспотевшие, на губах соль, в глазах блеск. Пошли тропкой к ручью смыть соль. Усталость придавала походке Зазы некую томность, от которой у меня перехватывало дыхание.

Линия поясницы бесподобно переходила у нее к ягодицам, округлым и упругим, бедра и ноги походили на однородный сплав без единого изъяна. Холодный ручей умерил мой пыл. Мы вернулись в дом — бунгало, крытое соломой, где царил уютный полумрак. Всего две комнаты, окруженные просторной верандой. Первая служила для дневного пребывания, вторая — спальней. Я увидел одну-единственную кровать, старинную, невероятно высокую. Заза переодевалась, не обращая на меня никакого внимания. Меня бросило в дрожь, даже зубы постукивали. Сдавливало грудь, дышалось тяжело. Я отпрянул назад. Вскоре она вышла в шортах и цветной блузке. Она прямо-таки сияла и лучилась.

Я вошел в спальню, чтобы тоже переодеться. Раскладушки не было. Лишь вот это брачное ложе посреди комнаты. Неужели мне придется спать в постели австрийской королевы? Может быть, есть еще один матрас? Нет, был только тот, что на кровати. Я вскарабкался на нее и мягко утонул в постельном белье. Я чуть не укусил подушку: так внезапен и мучителен был прилив крови к нижней части живота…