Аллея всех храбрецов - [4]

Поток проходящих проходную оборвался точно по звонку, и для кабинщиц наступило время бумаг, микроканцелярщины, предшествующей передаче дежурств. Вот-вот она сменится, забежит в столовую и спать, – подумала Леночка. – Ненормальная всё-таки у неё жизнь, как у совы.

В кабине напротив колдовала Наташка. Леночка заперла свою. Зашла к подруге. Поправила волосы. Там в глубине кабины, в уголке – невидимое со стороны зеркальце.

– Сегодня ко мне такой глазастик пришёл, – сказала она, поворачиваясь перед зеркальцем, – не знаю, новенький или из другой кабины перевели? Чудо прелесть какой. Личико нежное, глазища огромные, серые. Совсем, – говорю, – что ли не соображаете? А он губы надул, брови насупил. Так бы и расцеловала при всех. За ним очередь волнуется. Звонок-то был. Записать, чтобы не важничал?

– Ты мне его покажи.

– Ещё чего.

– Ревнуешь, глупенькая, и вправду втрескалась. Знаешь средство от любви с первого взгляда? Взгляни второй раз. Ты ему позвони. Узнай отдел и через справочную.

– Очень надо.

Звонить она, конечно, не стала, а отдел посмотрела: двадцать пятый. Фамилия Мокашов. Борис, Боря, Боренька.

Корпус три Мокашов отыскал довольно-таки просто. Заблудился (вот уже действительно в трех соснах), выбрался без посторонней помощи и, поднявшись на четвертый этаж, отыскал кабинет начальника отдела Викторова[2].

– Вы по какому вопросу к Борису Викторовичу? – спросила его круглолицая секретарша.

– На работу, – живо ответил Мокашов, – по распределению.

– Подождите, – попросила секретарша, – товарищ с тем же.

И она указала на высокого человека лет тридцати, беседовавшего у окна. В глаза прежде всего бросалась его выразительная жестикуляция, да притаившаяся в уголках губ ирония и к окружающим и к себе. Собеседник его был невысок, высоколоб, на редкость смешлив.

– Захожу я с этим заявлением к Петру Федоровичу, – рассказывал высокий.

– Документик этот требуется подписать, говорю. А он очки надел, читал, читал. Если вы из-за денег, говорит, то не советую. Точно нужен мне его паршивый совет.

– Вот и выявил ты попутно свое лицо, – рассмеялся высоколобый. – Только это, оказывается, и не лицо, а совсем иная часть тела.

От студенческих лет у Мокашова осталась привычка находить во встречных черты животных. Так, высокий напомнил ему рыбу. "Рот у него такой, – догадался Мокашов, – тонкий, концами вниз". Собеседник его короткой, подрагивающей при смехе губой отчетливо напоминал сайгака.

– Сейчас вы пойдете, Вадим Палыч, – сказала ему секретарша, и он согласно кивнул.

– Так чего ты уходишь? – спросил он высокого.

– Юмора не хватает, – ответил тот и руками показал. – Смотрю я на ваши кульбиты и не смешно. А не смешно, следовательно, сам понимаешь, тошно. Я уже…

В этот момент дверь в кабинет отворилась, и Вадим Палыч, кивнув, пошёл.

– Оформляетесь на работу? – спросил Мокашов высокого.

– С точностью до знака, – небрежно ответил тот. – Маша, я тоже зайду.

– Входите, входите, – закивала секретарша, и Мокашов вошёл следом.

– Садитесь, пожалуйста.

Они сели, и Мокашов стал рассматривать кабинет. Кабинет, как кабинет – ничего особенного. Над огромной, во всю стену грифельной доской часы в деревянном футляре. Вдоль стены длинный полированный стол. Впритык к нему небольшой письменный, с малиновым сукном и плексигласом сверху.

На столе ничего лишнего. Папка с бумагами на подпись. Под плексигласом список телефонов. Точеные карандаши в деревянном стаканчике. На столе крохотный листочек бумаги, на котором начальник отдела Борис Викторович Викторов размечал ритм своего дня. Перекидной календарь с пометками и бумага, на которой пишет БэВэ. Так его зовут за глаза в отделе, сокращая имя и отчество.

Когда он пишет, то наклоняет голову к плечу. У него большая красивая голова, а глаза – холодные, внимательные.

– В КИСе вам делать нечего, – говорит он стоящему перед ним Вадиму Павловичу, – только мешаться будете.

– Мы же совсем объекта не видим, – возразил тот. – Рассчитываем, управляем в полёте, а как он действительно выглядит, не представляем.

– А зачем видеть? У вас должно быть воображение. Думаете, физики видят электрон? У вас всё?

– С понедельника испытания, Борис Викторович.

– Какие испытания? – Викторов откинулся на спинку стула, посмотрел испытующе. – Испытания чего?

– "Узора". От отдела требуется представитель.

– Разве мы записаны?

– А нас все, кому не лень, записывают. Мы в графике.

– Я его не визировал.

– Стало быть, Петр Федорович подмахнул.

Викторов повернулся к тумбочке в углу, нажал кнопку звонка. Открылась дверь и выглянула секретарша.

– Соедините меня с Иркиным.

– Хорошо, Борис Викторович.

– Это Викторов говорит. Оказывается, мы записаны в испытания "Узора". Помните? От нас выделен кто-нибудь?… Нет. От нас требуется учёный еврей на всякий случай… Теоретики не подойдут. Они же, наверняка, не знают, что железо ржавеет. Оставят, скажем, прибор под дождем. Нужен инженер с организаторским уклоном. Хорошо… Иркин выделит человека. Свяжитесь с ним.

– Хорошо, Борис Викторович.

– Подписали, Борис Викторович, – поднялся высокий, – заявление мое?

– Так куда вы собрались?

– В комитет.

– Наш?

– Да.