Альковные секреты шеф-поваров - [17]

Но ничего, здесь, рядом с городом, который построили мы с отцом, я в безопасности. Защищен от всего, даже от родительского недовольства — с тех пор, как папе стало трудно взбираться наверх. Чердак — моя вселенная, мое убежище, и сейчас он нужен мне как никогда.

7. Рождество

Дни выродились в узкие полоски света, безжалостно зажатые между морями темноты. Снег почти не шел, но на земле лежала изморозь, и ночь налетала так стремительно, что воздух не успевал прогреться.

Сегодня в офисе отмечали Рождество, и Брайан пребывал в приподнятом настроении. Отец провел ночь относительно спокойно и держался бодрее, чем во время предыдущих визитов. Его сознание прояснилось. Со светлой улыбкой он извинился за прошлый раз и заявил, что у него лучшая семья в мире.

Брайан вновь обрел надежду. Может, отец еще поправится, станет сильным, как раньше? Конечно, не стоит унывать! Надо и самому быть сильным, особенно в обществе таких, как Дэнни Скиннер, глаза которого последнее время светились плохо завуалированной враждебностью, словно он рассмотрел в Кибби нечто порочащее.

Мы же с ним едва знакомы. Он совсем не знает, что я за человек! Надо показать ему, что я такой же классный парень, как остальные, ничем не хуже его. И в музыке разбираюсь, и вообще.

На гребне энтузиазма Кибби фланировал по офису, вихляя худыми бедрами. Проходя мимо стола Шеннон Макдауэл, он ловко обогнул угол и небрежно кивнул. И заработал снисходительную улыбку.

Пум-пу-рум!— его губы шевелились, вышлепывая бравурную мелодию, имитируя барабаны и литавры. Скиннер наблюдал за ним, сидя у окна. Еще и напевает, ничтожество, думал он, корчась от яростного презрения.

Кибби почувствовал жгучий взгляд, повернулся и выдавил вялую улыбочку, разбившуюся о холодный сдержанный кивок.

Что я ему сделал?

Скиннер сидел и думал то же самое. В чем дело, откуда такая ненависть к новенькому?

Почему Кибби меня раздражает? Наверное, потому, что он маменькин сынок, готовый любому жопу лизать, только бы пролезть наверх.

Жопа… какое классное слово! Гораздо выразительнее, чем задница. Что такое задница? Просто часть тела, на которой мы сидим. Но жопа — в этом слове есть нечто сексуальное, американское… Когда-нибудь я съезжу в Америку.

У Кей такая потрясная жопа! Упругая — и в то же время мягкая. Если ты никогда не раздвигал пальцами столь упоительных ягодиц — значит и не жил по-настоящему.

Похмельная эрекция ударила, как копье, болезненно вспучив брюки. Скиннер сморщился, согнулся — но тут в офис вошел Фой, начались разговоры о Рождестве, и стояк, слава богу, отпустил так же быстро, как и налетел.

Они приехали в ресторан «Сиро» на нескольких такси. Едва усевшись за стол, Фой тут же узурпировал миссию по выбору вина. Не считая парочки недовольных покашливаний, никто не возражал: подчиненные знали своего шефа и потакали его прихотям. В офисе шутили, что выбор начальника безупречен: карту вин он знает как свои пять пальцев, об этом позаботились благодарные владельцы ресторанов, которым он сделал поблажку при инспекции.

Развалившись на стуле, Фой разглядывал карту вин. Его губы капризно кривились, как у киношного римского императора, который никак не может решить, нравится ему бой гладиаторов или нет.

— Я полагаю, закажем пару бутылок «Каберне Совиньон»,— изрек он наконец.— Красное калифорнийское — вещь надежная.

Айткен кивнул через силу, как деревянный; Макги — по-щенячьи преданно. Остальные остались неподвижны. Повисла неловкая тишина, которую разорвал резкий голос Дэнни Скиннера:

— Я возражаю!

Стол облетел беззвучный вздох. Лицо Фоя медленно побагровело от ярости и смущения; он чуть не задохнулся, глядя в лицо дерзкому молокососу.

В моем отделе без году неделя! Первый раз его позвали на общий обед, засранца этакого,— и что он себе позволяет?!

Взяв себя в руки, Фой сложил губы в добрую дядюшкину улыбку.

— Понимаешь… э-э… Дэнни,— он решил назвать Скиннера по имени,— у нас есть маленькая традиция. Во время рождественского обеда вино выбирает начальник отдела.

Сверкнув искусственными зубами, Фой смахнул несуществующую крошку с рукава твидового пиджака. Эта «традиция» была изобретена и насаждалась им самим, однако присутствующие не перечили и молча опускали глаза под змеиным взглядом начальника.

Дэнни Скиннер, однако, не стушевался, даже, наоборот, почувствовал себя в родной стихии.

— Что ж, справедливо… э-э… Боб,— начал он, пародируя царственную манеру Фоя.— Но сейчас, как я понимаю, мы не на работе, без чинов. И поскольку все платят поровну, каждый должен иметь право голоса. Я, конечно, преклоняюсь перед вашими познаниями в винах, однако загвоздка в том, что красное мне не нравится. Я его вообще не употребляю! Пью только белое. Вот такие пироги.— Дэнни сделал паузу, полюбовался на начальника, которого, казалось, вот-вот хватит удар, и закончил, одарив коллег холодной ухмылкой: — И хрен вы дождетесь, чтобы я платил свои деньги за чужое красное вино, а сам сидел как дурак с пустым бокалом.

Брови присутствующих изогнулись в унисон, зашелестели вздохи, раздались дипломатичные покашливания. Боб Фой запаниковал. Ему впервые отважились так открыто бросить вызов. Хуже того, Скиннер славился способностями к пародии, и сейчас, глядя в его нахальное лицо, Фой как в зеркале узнавал свои неприглядные черты. Он забарабанил пальцами по скатерти и повысил голос до скрипучего визга: