Алкамен — театральный мальчик - [22]
Вот памятный бассейн. Струится зеленоватая вода, змеятся водоросли, но рыб не видно. Где же зубастые чудища? Мне даже хочется увидеть их, как старых знакомых, но и их нет.
А эта дверь завешена драпировкой. Здесь, кажется, живут, слышится настороженное рычание собаки. Я отогнул край занавески — там на ковре лежал Кефей, добродушная собака, а на нем, как на подушке, мирно спал длинноголовый мальчик Перикл. Вот они где! Чуя меня, собака навострила уши и рычала, но осторожно, чтобы на разбудить мальчика.
— Господин, господин, что тебе?
Это старая нянька; она придерживает драпировку узловатой рукой.
— У меня, бабушка, поручение от благородного Ксантиппа к его жене.
— К жене? О боги! О горемычная госпожа!
Нянька заохала, запричитала.
Из-за ее спины появилась Мика. Она как-то выросла, похудела, стала похожа на остроносого мальчика. А я, как увидел ее, снова стал вспоминать слова, которые поэты заставляют звучать на сценах театров: «Истинно, вечным богиням она красотою подобна!»
— Что тебе, мальчик?
— Письмо к госпоже. Должен передать...
— Давай сюда.
Мика раскрыла восковые таблички, на которых Ксантипп запечатлел свое послание. Лицо девочки стало горестным; слеза капнула на письмо — одна, другая. Девочка швырнула таблички, и они разлетелись вдребезги.
— Деньги! Что же он просит деньги? Денег нет!
Я как зачарованный смотрел в ее золотые глаза, вспухшие от слез. Она нахмурилась, и я отвернулся.
— Как — нет денег? — в один голос сказали оба ростовщика. Оказывается, они тоже пришли сюда и стояли за моей спиной. — Подайте нам деньги!
— Нет, ничего нет! — Мика развела руками, показывая на ободранные стены.
— А там, в комнате, что-то есть? — заявил лидиец. — Стул есть? Возьмем стул. Кровать? Возьмем кровать!
— Возьмем ее! — крикнул египтянин. — Закон разрешает взять дочь, если отец долга не платит.
И он схватил ее плечо цепкой рукой. Я ударил наглеца в бок. Этот удар скорее удивил его, чем испугал:
— Мать Изида! Ты дерешься, мальчишка?
— Убирайтесь вон! — крикнул я. Голос сорвался и дал осечку, но я готов был принять любое сражение.
Лидиец захохотал, тряхнул черными волосами и принялся засучивать рукава.
— Кефей, Кефей! — закричала Мика.
Звонкое эхо разнеслось по пустым помещениям.
Кефей появился. Опустив хвост, как толстую палку, он даже и не рычал, а только скалил клыки, но ростовщики опасливо попятились.
Пес оскалился было и на меня, но Мика обхватила мои плечи и сказала собаке:
— Это друг, друг, понимаешь? Друг!
Кефей медленно наступал на чужеземцев, и они бежали. Лидиец бормотал заклинания, а египтянин расточал угрозы.
Меня никто не приглашал остаться, и я вышел вслед за ними. Нянька семенила за мной и скороговоркой шептала:
— Хозяйка плоха, уж так плоха! И врача не на что позвать... Мика, бедная девочка, прямо сбилась с ног. А наш Ксантипп, да простят ему боги, все продал, все заложил. Мебель вывез, рабов продал, только меня, старуху, никто не купил: говорят, околевать пора... А ты увидишь его в театре, скажи, пусть идет скорее. Ведь в доме ни куска... И хозяйка уж больно плоха. А Мика прямо с ног сбилась, бедная девочка. Уж ты скажи ему — прямо с ног сбилась!
ПАЛКИ В КОЛЕСА
— Теперь скорее в театр! — Лидиец взмахнул волосатой рукой. — Веди нас, мальчик, покороче да побыстрее — получишь два обола. Вот она, монетка. Купишь сластей...
— Поспеть бы к началу, — сказал египтянин.
Как бы не так! Сорвать спектакль демократов? Как бы не так.
Я вел их по самым кривым переулочкам, по самым запутанным трущобам. На площади Эвфория в огромную морскую раковину собиралась подземная вода. Здесь кончался Керамик — глинобитный квартал гончаров — и начинались портики каменного города. Я сделал вид, что мне плохо от жары, долго пил, мочил край хитона, прикладывал ко лбу.
— Скверный мальчик, что ты медлишь? — закричал лидиец, изнемогая от злости. — Мы опоздаем!
Но я продолжал охать, пил воду маленькими глотками. Я умел быть хитрым — рабская жизнь всему научит. Ростовщики накинулись на меня с бранью, египтянин замахнулся палкой.
Я отскочил в сторону, спрятался за кривой ствол шелковицы и показал им фигу. Улицы были пустынны — все ушли в театр, и некому было помочь им наказать строптивого раба.
— Укажи нам хотя бы дорогу покороче, — взмолились чужеземцы. — Мы сами пойдем!
Вершина Акрополя, у подножия которого стоит наш театр, отсюда не видна — ее скрывают двухэтажные бани и купы каштанов. Я указал им на другую гору, ту самую, на которой заседает священный Ареопаг.
— Если господин — мешок обманов, то слуга — сосуд лжи! — воскликнул лидиец, но все-таки побежал за египтянином туда, куда я указал.
Я ликовал, еще бы! Проданные мальчики отомщены, спектакль демократии спасен, Мика в безопасности, даже Ксантиппу помог вывернуться, хотя ему-то помогать совсем не стоило!
Но Фемистокл, Фемистокл!.. Не свершилось ли уже непоправимое, потому что я не успел сообщить о заговоре! Да нет, пожалуй... Если бы такое произошло, город бы кипел! Во всяком случае, скорее в театр, спектакль, наверное, давно уже начался.
Что такое? Театр полон, народ топает ногами, оглушительно требует начинать. Вот и голова Фемистокла чернеет над сединами архонтов и стратегов. Что же случилось?
