Алина: светская львица - [21]

— Зато ты без ума от повестей господина Гюго, где одни ужасы да грязь! — возразила Алина, задетая этим тоном свысока, впрочем, ставшим для Жюли простою привычкой. — Однако ж я выздороветь поскорее хочу, а не умереть от этих кошмаров.

— Просто ты трусишь! — Жюли взглянула на подругу внимательно и прищурясь. Опять, опять в черных теплых глазах ее — то ли смех один, то ли еще и презренье! — Впрочем, ты столько напела мне третьего дни про Кузовлева, что этой ночью он мне явился в странном каком-то сне.

Алина вспыхнула. Жюли потомила ее еще немного и рассказала:

— Вообрази, душа моя, снится мне бедная хижина, настоящая избушка на курьих ножках, а возле — мельница. И представь же: отец мой — мельник! Забавный такой старичок на манер епископа из «Отверженных». А я такая простушка — даже и в сарафане; ужасно смешно, но мило. И вдруг на берегу нашей запруды мне является некто в зеленом охотничьем сюртучке и с белой борзою сукой. Я спрашиваю его: «Кто вы?» А он: «Я Кузовлев, ваш сосед. А вы — графиня Жюли, конечно?» — «Ах, сударь! — я возражаю. — Отец мой — мельник…» А Кузовлев тогда крепко обнял меня — кстати, он очень похож на д’Антеса, верно? — и говорит: «Коли ты девка простая, я тебя украду!» Наяву я пришла бы в восторг от такой идеи, но во сне мне вдруг стало страшно… Жюли замолкла, улыбаясь чему-то.

— Что ж дальше? — спросила ее наконец Алина.

— Он посадил меня на собаку, сам махнул следом, и мы помчались. И ты знаешь: только что было лето, — но вдруг метель, буран! Белые полосы снега вокруг, как живые, вьются. И так они воют страшно!.. Я вся в испуге, — но церковь тут. Мы с Кузовлевым в нее заходим, — а там венчанье! Меня подводят к невесте. Я изумилась: нельзя ж венчать!.. Вообрази, душа моя, под фатою был твой Базиль! Он взглянул на меня и закричал так страшно: «Не тот! Не тот!..»

— А Кузовлев? — перебила Алина, вся содрогнувшись.

— Его уж и след простыл!..

Подруги замолчали.

— Нет, Кузовлев был брюнет, — сказала Алина, пожав наконец плечами.

Отчего-то сон Жюли не понравился ей ужасно. Слезы вдруг подступили; Алина, впрочем, сдержалась. Жюли, как почувствовав, стала щебетать новости ей. Она щекотала подругу шпильками своей наблюдательности, пытаясь развеселить.

Расстались они все ж таки холоднее, чем прежде. Жюли даже вздохнула.

20 ноября она в первый раз после болезни выехала на раут к мадам Нессельроде. Все дамы были в лиловом и фиолетовом, — при Дворе траур по Карлу X. Лишь сама мадам Нессельроде, видно, вообразив, что и она из Бурбонов, надела пурпур, точно принцесса крови. Всем оставалось лишь улыбаться сквозь веера, глядя на это ее несчастье. Но одно белое платье все же мелькнуло в зале. Виденьем из новомодной «Жизели» явилась та, которую Алина не сразу узнала. Смуглая, стройная, с горящим (и чудным!) взором, — неужли это бесприданница, уже почти старая девушка Катрин Гончарова? Рядом с ней был и ее жених…

17-го объявили об их помолвке, — но в свадьбу никто не верил. Д’Антес между тем был нежно грустен, как бы туманен. С улыбкой растерянной он принимал поздравленья со всех сторон, — поздравленья недоуменные. У него явный вид жертвы.

Алину отвлек от «журнала» шум в кабинете мужа. Кабинет был через три комнаты. Алина отложила перо, прислушалась. Все было тихо. Алина выскользнула из спальни. Увы, брезгливость к мужу не смогла пересилить ее любопытства!..

«Как все повторяется в этой жизни!» — подумалось все же ей.

Кабинет, однако, был пуст. В камине дрова трещали, на столе вздрагивал огонек свечи. Кинжалы на ковре над тахтой — смешная воинственность в угоду моде — мерцали, точно усеянные звездами. Однако ж орудия мщения и убийства показались отчего-то ей не смешны в комнате этого человека…

«Что я знаю о нем? — подумала Алина. — И в чем он, собственно, виноват?..»

Она подошла к столу и вдруг рассмеялась тихо: у свечи лежал точно такой же, как у нее, раскрытый «журнал»! Широкие листы его заполняли ровные, четкие, точно у писаря, строки.

Могла ли Алина не заглянуть?..

Из дневника Базиля Осоргина:

«Что ж, наше дельце вертится и принесет, кажется, много смеху. Додо написал ему, и Бобо с Лукашкою вроде тоже. Я и не знал, что мой Серж умеет так долго злиться! О, он человек умный, то есть опасный. Это подарок судьбы, что он мой друг…

А моя-то женушка — святая душа! Кажется, она по уши влезла в нашу интригу с пиитой. Серж мне все говорит, чтобы я ее опасался, — но, Боже мой! — как же, бывает, хочется ее подурачить, позлить, поинтриговать ее «умненькую» головку!.. Серж прав: чтобы жизнь занимала нас, нужны только цель и интрига; и я рад, что играю этой гордой девчонкой, как пешкой.

А ведь дельце чуть было не сорвалось: пиита взыграл и вызвал Красавчика на дуэль! Его Жакоб чуть было не умер со страху. Думаю, и Красавчик (хотя, говорят, он из дерзости смел) — на этот раз тоже в штаны наделал. Еще бы: всему конец! Жакоб метнулся к пиите, дуэль отложили. Жакоб заставил Красавчика сделать предложение этой желтенькой швабре, этой Катрин. Пиита теперь торжествует: в глазах света Красавчик — трус и подлец, от пули под венцом схоронился. Серж по секрету сказал мне, что невеста давно, еще с лета, от Красавчика брюхата. Ай да Красавчик! На все руки мастер. А теперь вот и замарался! Да Госпожа Министерша умна (хотя это ее Серж, конечно же, надоумил): весь вечер сегодня талдычила всем, что этой своей женитьбой Красавчик честь поэтши спасал. Кто ж посмеет Мадам не поверить? Красавчика любят все, пиита у многих уже в печенках. Теперь выходит, что пиита — рогач и дурак, а Красавчик — прелесть, рыцарь. Но самый смелый из всех — Бруннов, конечно, секретарь канцлера Нессельроде. Это он первый написал диплом рогача пиите, — Жакоб многим нашим еще предлагал, но отказывались. А чего бояться-то было? Бруннов хотел, во-первых, Госпоже Министерше потрафить, а во-вторых, говорил мне Серж, он и сам на пииту имеет зуб. Тот его в Одессе еще по-всякому донимал. Конечно, Бруннов начальство любит больше себя. Или, вернее, ему страшно приятно уничижаться (тоже ведь род сладострастья), — о, сей далеко пойдет! Да и мы, многогрешные, на обочине, даст-то Бог, не останемся…