Алина: светская львица - [2]

Мужики пугали Алину, однако слуги казались добры. Беззаботный отец уже по привычке оставался в деревне. Он рассеянно приучал девочку к французскому языку и двум очередным своим конопатым нимфам — Раисе и Анфисе. Жар любовных восторгов папа за закрытой дверью изумлял Алину, пугал ее и заставлял мучительно думать о смысле жизни. Наконец Анфиса стала мачехою Алины.

Барышня с содроганьем познала вскоре тяжесть крестьянской длани. В ужасе умолила она отца написать в Петербург к тетушке княжне Прозоровской, и та призвала Алину к себе.

Впрочем, важная старая дева лишь холодно оглядела Алину из кружев своих и мехов и поместила ее в Смольный институт. За три года пребывания в нем Алины тетка ни разу не навестила ее. Лишь к Рождеству, Пасхе, дню рождения и дню ангела получала Алина подарки: конфеты, цветную тесьму, полоску тоненьких кружев. Богатые и знатные подруги свысока взирали на скромную институтку, которая — вот срам! — делала на первых порах ошибки во временах французских глаголов. Однако юность все-таки добродушна. К тому же Алина была умна и умела давать сдачи обнаглевшим «аристократкам». К началу последнего класса все девушки поклялись взаимно в дружбе «до гроба» и все вели — конечно, тайком! — дневники.

Из дневника Алины Головиной.

«8 сентября (1835 года). Сегодня в жизни моей был, наверно, самый странный, удивительный день, — день, изменивший все. Сразу после второго часа (у нас был немецкий язык, который я приготовила дурно, и добрейший Карл Богданыч огорченно поставил мне «неуд») меня вызвали к Начальнице Института. Обыкновенно вызовы эти не предвещают ничего хорошего. Однако я не слишком встревожилась, ибо вины за собой никакой не знала. Вместе со мной в кабинет вошла и наша новая классная дама, о которой я так много уже писала. Но ждать каких-либо объяснений или предупреждения от этой иглы из гранита, конечно, не приходилось. У Начальницы, кроме нея самой, сидел изысканный господин лет сорока пяти, с чертами лица несколько мелкими, но миловидными, очень бледный, но красногубый, с двумя звездами на фраке, довольно тонкий и еще более того гибкий.

Господин с неподдельною грустью взглянул на меня. Начальница дважды приложила к глазам платок и объявила мне скорбно о кончине тетушки. Признаюсь, эту весть я выслушала почти равнодушно, так что мне стало даже и неудобно перед собой. Перекрестившись, я вдруг смешалась, однако тотчас изысканный господин пришел мне на помощь. Обнаружив несколько мягкий, очень приятный по тембру голос, он сказал, что он мой двоюродный дядюшка, что он скорбит не менее моего и что самый долг родственного вспомоществования и любви требует не бросить меня в сих тягостных обстоятельствах. Он также добавил, что тетушка перед кончиной всецело пеклась о моем будущем, взяла с него слово заботиться обо мне, как о родной дочери, и назначила меня единственною своей наследницей.

С этой минуты жизнь моя, как в сказке, переменилась. Дядюшка Сергий Семенович изъял меня тотчас из Института, поселил у себя и поручил заботам тетушки моей, а своей жены, Екатерины Алексеевны, урожденной графини Разумовской. Сам же дядюшка — крупный вельможа, министр просвещения и президент Академии наук.

Итак, жизнь моя начинается, возможно, только теперь. Балы будут уже через месяц, однако тетушка желает вывезти меня впервой на праздник, который станет главным в сезоне, — к княгине Голицыной-старшей, в день ее 95-летия. Увы, сие случится лишь в январе… Тетушка очень добра: мне нашили целый шкап новых платьев, из коих больше прочих идут мне зеленое закрытое с бархатным лифом и палевое с серыми кружевами по вороту и подолу, для утренних визитов. Фасон моего первого бального платья мы, однако, еще выбираем».

…Как давно это было! Два года, — а точно целая жизнь промчалась.

Алина закрыла дневник. Часы на камине прозвенели двенадцать раз — двенадцать раз повернулась стеклянная зеленая сфера меж золоченых колонок.

Звон часов словно пробудил Алину: она вспомнила, что мужа нет дома уже третий час и что он сейчас там.

Базиль вернулся после отпеванья с дядюшкою. На дядюшку смотреть было нельзя, до того он казался страшен своей бледностью и как-то жалок, — вот именно жалок! Точно ростом уменьшился и еще более похудел.

Алина не стала встречать их, все увидала через окно. Но Базиль к ней тотчас явился и стал громко и многословно рассказывать о том, что церковь была полна народу, что вдова дома осталась, зато явились все послы, а французского простолюдины приняли даже за государя, — так величествен был в своей скорби барон де Барант. Но в толпе придворных шушукались равнодушно и больше говорили о Натали, об ее непростительном легкомыслии; жалели очень д’Антеса и боялись возможных волнений черни.

Алина смотрела на круглое, нежно-румяное лицо Базиля с восточными печально-выпуклыми глазами и красненькими губами, и ей опять, в который уж раз, удивительным стало, что когда-то — совсем недавно — она любила этого человека.

— Что дядюшка? — спросила Алина тихо.

— Ах, Сергий Семенович все принял так близко к сердцу, едва на ногах держался. Но, впрочем, это немудрено: покойный Пушкин был друг его молодости… И потом, он слишком понимает, какого человека лишилась наша Россия…