Алики-малики - [3]

И кутили. В местном парке отдыха Алик катался на аттракционах, кружился на каруселях, а потом они вместе покатывались со смеху перед кривыми зеркалами, со страхом следили за спиралями отчаянных мотоциклистов, а затем устраивались в кафе, пили соки и ели мороженое. Александра Ивановна, обессиленная после аттракционов, слушала, как болтает Алик, устало отбивалась от его попыток втянуть её в дискуссию.

— Давай лучше помолчим.

— Нет, баба Шура, ты подумай только: летим мы на фотонной ракете в сторону Кассиопеи — год туда и год обратно, возвращаемся, идём к кафе, где мы сейчас сидим, и что же? Ни парка отдыха, ни кафе, весь город совсем другой. А знаешь почему? Потому что два года а фотонной ракете равняются ну, скажем, двумстам земным годам. Ничего удивительного — простой парадокс времени!

— А тебе не жаль будет, вернувшись, не застать никого из родных и знакомых?

— Конечно, жаль, — Алик вздохнул, — но что поделаешь, науки не бывает без жертв…

— А кого бы взял с собой?

— Так мы же с тобой полетим!

Во всех его сногсшибательных фантазиях она была непременным соучастником, и непонятно ей было, отчего это он, живой, развитой мальчишка, предпочитал её сверстникам, дворовым мальчишкам. Её огорчало невнимание Алика к родителям. Это оживляло в ней тайную боль, потому что, глядя на Алика, она думала о сыне, о его отчуждённости и укоряла себя.

Алик мог заговорить с любым человеком — водителем, кондуктором, милиционером, генералом, иностранцем. Его общительность не имела пределов. Он был в каком-то лихорадочном поиске собеседников, чтобы вместе погрузиться в затягивавшие его фантастические бездны. Но его редко кто устраивал. В несколько минут он обескураживал человека, истощал его скромную эрудицию, и тот трусливо ретировался. В Александре Ивановне он нашёл достойного партнёра, но всё же и она иногда уставала.

— Давай немного помолчим, мучитель ты мой и кавказский разбойник, — просила она, проводя рукой по его жёстким кудряшкам, и сердце её сжималось от чувства, неизведанного и горького оттого, что было таким запоздалым.

Алику нравилось, когда она его называла разбойником — щуплый, узкогрудый и боявшийся ребят, он самому себе казался от этой клички грозным и сильным. Однажды, ища в парке местечко, где Александра Ивановна смогла бы отдохнуть, он спихнул мальчишку, лежавшего на скамейке.

— Уйди отсюда, я кавказский разбойник!

Мальчишка хотел уже сцепиться, но, увидя Александру Ивановну, отошёл, грозя кулаком.

— Ты не кавказский разбойник, а просто нахал.

— Нет, я разбойник, а он нахал! Разлёгся, как будто у себя на кровати…

Когда вечером приходил Сергей, Алик неохотно покидал комнату. Утром он иногда караулил, когда тот уходил на работу, и врывался в комнату как вихрь, с ходу начиная ораторствовать. Темперамент его нисколько не умерялся оттого, что баба Шура не открывала глаза и едва отзывалась на его тирады — лёгких кивков с её стороны было достаточно, чтобы поддерживать пламя его красноречия. Она могла молчать, даже зевать — ему было важно, чтобы она была рядом и внимала ему, пускай даже сквозь закрытые веки.

Родители Алика, внешне оказывая соседке признаки внимания, всё же побаивались странной этой дружбы и делали всё, чтобы отвадить от неё мальчика. Они боялись, что общение с ней плохо влияет на него. Отец свои свободные часы стал отдавать Алику, ходил с ним в кино на детские фильмы, купил абонемент и раз в неделю водил его в бассейн (чрезмерные умственные интересы ребёнка, решил он, происходят от слабости физического развития), а чтобы отбить охоту от книжных странствий с бабой Шурой, записал его в районную детскую библиотеку и сам носил оттуда книги.

Внезапной симпатией Петросяны прониклись к Сергею. Марта начала приглашать его на телевизионные передачи, поила чаем и даже забирала кое-какую мелочишку — платки, носки и рубашки, когда затевала стирку. Делала она это деликатно, отнюдь не подчёркивая своей заботы и не похваляясь ею в пику нерадивой матери, однако Александра Ивановна поняла, что к чему. Так или иначе, но общение с Аликом в квартире становилось всё труднее и труднее, и теперь, соблюдая конспирацию, им приходилось встречаться в городе, когда Алику разрешали отлучаться по разным делам — пойти, например, в местный парк культуры на собрание филателистов (Алик собирал марки) или посмотреть, как на товарной станции вокзала выгружали цирковых зверей, прибывших на гастроли, или на собачью выставку.

Никаких сентиментальностей их отношения не терпели. Встречаясь, Алик деловито забирал у неё старенький рюкзак с книгами, она поправляла ремни на его плечах и кривила в усмешке щёку.

— Ишачку не тяжело?

Она водила его теперь по разным известным ей адресам, не столько руководствуясь интересами распродажи, сколько думая об Алике. Она перезнакомила его со всеми своими постоянными клиентами, словно торопилась оставить всё самое лучшее, что накопила в жизни, — людей, к которым успела привязаться. Задыхаясь, едва поспевая за своим порывистым напарником, она забывала о своей немощи. Алик задерживался, поджидая её, заглядывал в её потемневшие глаза, сосредоточенно хмуря свои тугие брови. Не всегда он бывал тактичен. Природа освободила его от этого чувства, как и от застенчивости, но в детские годы это не порок, а простодушие.