Алиенора Аквитанская. Непокорная королева - [123]

.

С другой стороны, справедливо замечает Анна Бретон, лучший современный специалист в области исследования катаров, катаризм и куртуазность накладывали отпечаток на одно и то же общество, проникали в одни и те же дворы, причем в одно и то же время. Следовательно, между этими двумя «менталитетами» не существует абсолютного несоответствия, особенно в глазах женщин. Катаризм, действительно, говорил о совершенном равенстве душ, независимо от того, в какую оболочку, мужскую или женскую, они заключены, что, несомненно, придавало женщине большую значимость. Помимо этого, отказавшись от брака, катаризм освобождал женщину от «брачного ярма, вмененного ей главным образом Римом с момента грегорианской реформы»[687]. Прославление трубадурами любви вне брака — или, точнее, любви помимо брака, как если бы он был договором, не представляющим большой ценности, — перекликалось с одной из самых прочных составляющих доктрины катаров, в то время покорившей множество сеньориальных дворов Окситании. Эту догадку может подтвердить допрос, которому подверглись женщины-катары: так, одна из них, названная Гразидой, призналась в собственной «ереси», утверждая, что плотский союз «не является грехом, когда он доставляет удовольствие как мужчине, так и женщине»[688].

Окситанские трубадуры, во всяком случае, были истинными певцами любви, в том смысле, в каком мы понимаем это выражение сегодня. К полному единению тел, сердец и душ призывало не только соитие, но и сублимируемая страсть, чувственное стремление. Fin’amors, прославленную трубадурами, нельзя считать исключительно телесной любовью, воспетой голиардами, или любовью платонической, как полагали когда-то: fin’amors вскормлена желанием, с которым она порой совпадает. Чтобы расцвести в полную силу, она должна оставаться частично неутоленной. Возлюбленный должен заслужить милость избранницы и преодолеть множество препятствий, встающих на пути двух существ, которых влечет друг к другу любовь. Целью, к которой стремятся влюбленные, остается полное единение, но оно наступает лишь по завершении долгого пути, в ходе которого, шаг за шагом, любовь обретает доказательства, созревает, усиливается и сублимируется, — под руководством дамы, по-прежнему остающейся вдохновительницей, «владычицей» (domina).

Такая любовь по сути является «свободной», проистекающей из обоюдного, возобновляющегося согласия; она может существовать, как тогда полагали, только вне брака (точнее, той его формы, которую навязывает Церковь), поскольку брачный союз дает мужу «права» над своей женой, чаще всего предписывающие ей роль матери. Такой любви нет места и в браке, навязанном феодальным обществом, то есть в союзе двух родов, обесценивающем женщину, — в этом случае она играет роль дипломатической пешки, объекта, который нужно отдать или обменять, чтобы заключить сделку. Но зато такая любовь кажется вполне возможной в недрах окситанского общества, перенявшего некоторые идеи катаров. Даже если эти точки соприкосновения не позволяют нам сделать вывод о катарских корнях куртуазной любви, необходимо признать, что в окситанских дворах трубадуры нашли благодатную среду для ее выражения и процветания. Однако то, почему куртуазная любовь позднее получила признание в феодально-католической среде северных дворов, объяснить гораздо сложнее; вероятно, именно это обстоятельство вынудило многих эрудитов отнести ее к области воображаемого.

Ученые также вспоминали об арабском происхождении куртуазной любви, перенесенной на нашу почву посредством контактов мусульманской Испании с арабо-берберскими дворами, чьи поэты издавна воспевали любовь в словах и оборотах, порой напоминавших выражения трубадуров[689]. Эту гипотезу подкрепляет уже упомянутое нами утверждение о существовании связей между дворами Испании и южной Франции, в частности, двором Гильома IX Аквитанского[690]. Однако недавние исследования выявили основные отличия, проводящие грань между любовной лирикой мусульманской Испании и поэзией трубадуров. Так, выдающий специалист Т. Бауэр полагает, что, несмотря на некоторое сходство, андалузских поэтов никоим образом нельзя считать предтечами куртуазной любви, тем более что предметом их страсти зачастую была не красивая женщина, а красивый юноша[691]. Если корпус лирических текстов, созданных при андалузских дворах, значительно древнее, чем тексты трубадуров, он все же воспевает страстную гомосексуальную любовь сеньора к юноше-подростку. Некоторые авторы, упорно настаивающие на арабских корнях провансальской лирики, предположили, что образец андалузской поэзии был завезен Гильомом IX, который, видоизменив его, представил двору Пуатье, заменив предмет гомосексуальной страсти женщиной. Отношения и связи, появившиеся в ходе Реконкисты, ускорили этот процесс в той мере, в какой провансальские и испанские христианские дворы, заботящиеся об идеологическом и религиозном соответствии, оказывались от тем гомосексуальной любви, пользующихся симпатиями дворов мусульманской Испании[692]. Сегодня, ценой головоломных усилий и рискованных интерпретаций, под влиянием новой идеологии «геев», некоторые упорно хотят увидеть в куртуазной любви, прославляющей женщину, простую ширму гомосексуальных отношений