Алиби на выбор. Сицилийский клан - [11]

— Ты ударил меня…

Ужасно расстроенный Изидоро тем не менее не стал оправдываться, а перешел в наступление:

— Не следовало меня оскорблять!

И, повернувшись кругом, он вышел из комнаты, сообщив на ходу двум несчастным женщинам, что если через пять минут они не спустятся вниз, то увидят, каким может быть отец, когда ему отказывают в уважении и послушании, принадлежащих ему по праву.

Оставшись одни, мать и дочь бросились друг другу в объятия. Дочь клялась, что готова пожертвовать собой ради спасения жизни своей дорогой матери; мать, в свою очередь, утверждала, что согласна умереть от побоев, только бы ее обожаемое дитя было счастливо. Они рыдали, горячо обнимались, не скупились на нежные слова, обменивались обещаниями в вечной привязанности и, наконец, в указанное время очутились у лестницы, где дон Изидоро в своем пиджаке из альпака уже поджидал их с часами в руках.

* * *

Стремясь скрыться от доброжелательного любопытства своих сограждан, Амедео Россатти очень рано покинул материнский кров после разыгравшейся там душераздирающей сцены. В пять часов утра Элоиза вошла в его комнату, неся на подносе завтрак. Это был исключительный знак внимания, который обычно она ему оказывала только во время болезни. Но разве Амедео не был болен? Едва мать вошла, даже раньше, чем рассеялась дымка, окутавшая его мозг, пока он спал, ее торжественный и жалостливый вид сразу воскресил страдания несчастного карабинера. Сегодня его разлука с Аньезе станет окончательной. Вспомнив об этом, он впал в какое-то мучительное оцепенение, которое Элоиза приняла за начало конца. Поставив поднос прямо на пол, она упала на колени и сжала в своих руках руки сына.

— Амедео?.. Это я, твоя мама… Ты ведь не умрешь, правда? Не причинишь мне такого горя? Я запрещаю тебе это! Кроме того, эта Аньезе, ведь она никуда не годится! Уверяю тебя! Не вздумай утверждать обратное, дурачок! Если бы она любила тебя по-настоящему, разве она согласилась бы выйти за другого, как ты думаешь? Она совершенно лишена характера, настоящая тряпка! Ее не хватило бы даже на то, чтобы родить тебе хороших детей! И ты убиваешься из-за такой девушки? Послушай, несчастный, в женщинах нет недостатка, и все они друг друга стоят, это твоя мать тебе говорит! Ты веришь или не веришь своей матери, скажи, чудовище? Посмей только сказать, что ты мне не веришь, и я влеплю тебе такую пощечину, что голова у тебя будет кружиться в течение целой недели! Я, я одна люблю тебя, слышишь, кретин? Я одна! Нужно быть последним идиотом, чтобы искать еще какую-то любовь, когда имеешь мать, которая тебя любит! Вот что я об этом думаю!

Амедео еле слышно прошептал:

— Без Аньезе мне жизнь не мила…

Возмущенная, донна Элоиза вскочила на ноги.

— Что только не приходится слышать, пресвятая мать всех ангелов! А до сих пор ты, значит, не жил? И ты смеешь заявлять своей собственной матери, которая носила тебя под сердцем целых девять месяцев, которая кормила тебя своим молоком, которая уже перенесла из-за тебя все возможные несчастья, что она зря убивала себя работой? Эта чертова Аньезе не сердце у тебя похитила, а мозги! Неблагодарный, жестокосердный сын — вот кто ты такой! Я не хочу тебя больше видеть, слышишь меня! Никогда! И не вздумай кончать с собой, как это делают артисты в кино, тебе придется тогда иметь дело со мной! А если ты будешь еще отравлять мне жизнь из-за твоей Аньезе, то так же верно, как то, что я стою сейчас перед тобой, я побегу в церковь и удавлюсь на глазах Господа Бога и всего Фолиньяцаро!

Амедео не смог сдержать своего возмущения. Он высвободился из материнских рук и, несмотря на то, что стоял посреди комнаты в одной ночной рубашке, проговорил с большим достоинством:

— Мама, ты бросила мне страшные обвинения… Ты стыдишь меня… Оскорбляешь мою Аньезе… Выгоняешь меня из дому…

Тут негодование взяло верх над благородной позой:

— Да что там! Покинутый Аньезе, покинутый тобой, неужели ты надеешься, что я буду продолжать жить?

Донна Элоиза, вся во власти материнской любви, проливая потоки слез, бросилась к сыну и стала душить его в объятиях:

— Пусть она покинула тебя, это обычное дело! Но твоя мама? Никогда в жизни! Если ты покончишь с собой, я тоже убью себя!

Ни один из них не верил в желание собеседника умереть. Но утешать друг друга так приятно! И донна Элоиза согласилась выйти из комнаты только после того, как Амедео поклялся отправиться на дежурство, не пытаясь приблизиться к церкви, где вероломная Аньезе готовилась нарушить данную ему клятву. Последний взгляд, который взволнованная мать бросила на сына, немного успокоил ее: Амедео принялся за принесенные ею бутерброды.

* * *

Гнев дона Адальберто не проходил. Встав до рассвета, он погрузился в долгую молитву, прося Создателя не дать восторжествовать несправедливости. Но Бог не внимал его трогательным призывам, и дону Адальберто ничего не оставалось, как пройти на кухню, чтобы выпить свой утренний кофе. Донна Серафина нашла, что он плохо выглядит, и не замедлила сообщить ему об этом громким и внятным голосом. Она проявила неосторожность, и дон Адальберто не преминул поставить все точки над «i»: