Алхимия дискурса. Образ, звук и психическое - [32]

Имагистический (imagistic) подход к языку бессознательного

Образный или имагистический[4] подход к языку бессознательного был описан Хиллманом в изданиях Spring за 1977 и 1978 годы. [20] Хиллман отмечает: «Даже в одном сновидении полисемия (множественность смыслов) обладает многими возможностями, которые проявляются в его… различных интерпретациях». [21] Относительность интерпретации сновидений была убедительно доказана Патрицией Берри в ее статье «Подход к сновидению». [22] Берри описывает короткий сон пациента и приступает к формированию семи различных возможных интерпретаций образа сна, демонстрируя, что интерпретация аналитиком образа сна часто обуславливается его исходными позициями (в отношении каузальности, оценки, обобщения и спецификаций), а также его позициями как терапевта. В то время, как Берри борется со смыслом, который интерпретатор накладывает на образ сна, Хиллман поступает обратным образом, спрашивая, какое значение является «правильной» интерпретацией самого образа сна. Хиллман пишет:

Неправильность теперь означает единственность. Мысленные конструкции правильного и неправильного означают мир альтернатив, а не полисемичный и многовалентный мир снов и образов. Когда мы осознаем множественность смыслов, свойственных самому образу, то мы не в силах принудить сновидение к какой-либо одной единственной истине. [23]

Образная работа с текстом сна означает освобождение языка сновидения от метонимии «Я», которое приемлет только одно значение и скрывает семантическое богатство слов. Множественность смыслов, таящихся в одном слове, всегда предшествует его сужению и сведению к полной однозначности с помощью «Я». Иллюзия «правильного» значения определяется перспективой, системой координат, развитой нарративной конструкцией «Я».

В аналитической практике работа протекает не с приснившимся сновидением, а, скорее, c текстом сновидения. В центре анализа помещают не комплексы, как таковые, а их язык. В образном подходе делается попытка высвободить смысл сновидения от самого его текста, сведя к минимуму влияние интерпретативных посылок аналитика, которые ограничивают смысловые возможности образа. Взамен посылок аналитика или лингвистического суперэго пациента (внутреннего филолога), «определяющего» однозначность смысла, словам сновидца разрешается говорить за себя посредством свойственной им полисемии. Например, работая над образом сна, в котором вдаль – в синеву [неба] – выпускается стрела, Хиллман поясняет:

Обращаясь к сновидцу, я говорю, что ваша стрела не только заводит вас в синеву, появляется из синевы, приносит синеву, кажется истинно синей и так далее. Но и, напротив, ваша синева является в форме стрелы, прямой, как стрела, летящей в направлении цели. Вы обладаете стреловидной синевой, и, согласно сновидению, ваша синева остра, обладает оперением, прямизной, несется по воздуху, летит в заданном направлении…. [24]

Эта имагистическая (образная) игра слов прорабатывает два фонетических словесных комплекса: (1) синева, синеву и т. д., и (2) стрела, стрелы и т. д.. Пребывая в пределах указанных словесных комплексов и множественности их значений, мы останемся внутри чисто коллективных возможностей английского языка. Для высвобождения полисемии слов необходима амплификация (расширение) каждого фонетического комплекса. Это форма лингвистической амплификации, в которой единичный образ (сон или звук) обогащается через коллективные параллели. Однако индивидуальный аспект смысла образа в сновидении (dream-image) развивается только в случае объединения обоих фонетических комплексов, сохраняя тем самым верность внутренней логике, связывающей понятия «синева» и «стрела», свойственной данному образу в сновидении: «ваша синева является в форме стрелы», «у вас стреловидная синева» и т. д.

Имагистический (образный) подход пытается высвободить значение сновидения в рамках самого образа, препятствуя расщеплению между звуковым образом и значением, сном и его интерпретацией, феноменальным и ноуменальным. Традиционный подход к языку и сновидениям заключался в том, что слово или образ сновидения воображались в виде листа бумаги. На одной стороне располагается образ (акустический или сновидческий), а на другой стороне его значение. Они расщеплены, и для их воссоединения требуются лексикографы и психологи. Нами была предпринята попытка представить себе лист бумаги в виде ленты Мебиуса, бумажной полоски, имеющей только одну сторону, что позволило избавиться тем самым от номиналистского расщепления, существующего в реальности. [25] Придерживаясь этого образа и продвигаясь по нему достаточно последовательно (продолжая использовать метафору с лентой Мебиуса), мы внезапно оказываемся на стороне смысла, на другой стороне, не покидая при этом воображаемого или феноменального мира. Образ стал смыслом, снова стал образом, снова стал смыслом. [26]

В прочитанной им в 1946 году в Эраносе лекции Юнг говорил:

Образ и смысл тождественны; и по мере того, как первый приобретает форму, второй становится очевидным. Действительно, паттерну не требуется толкование: он изображает свой собственный смысл. [27]