Алхимики - [11]

— Нет, не у меня… — Госпожа Мина с неожиданной силой схватила ее за плечо. — Мой брат! Спасите моего брата!

Ренье кивнул и взял женщину на руки; вместе они поднялись на второй этаж и вошли в хозяйские покои. В первой комнате, маленькой и темной, пахло запустением, как будто здесь давно никто не жил. Во второй им в нос ударил кислый запах гари. Комнату освещала серебряная лампа, стоящая на низком столике. Даже в ее тусклом свете было видно, что мебель давно не чистили, а стены и потолок — в темных разводах копоти. Еще заметнее они были на светлом гобелене, закрывающим вход в следующее помещение.

— Хендрик! — срывающимся голосом выкрикнула госпожа Мина.

Из-за гобелена раздался долгий стон. Ренье отпустил женщину, Сесса подняла свечу, и тут оба увидели Хендрика Зварта — полускрытый гобеленом, он лежал на боку у самой стены. Здесь пахло еще сильнее — так, что начинала кружиться голова, и во рту появлялся металлический привкус.

— Святой Панталеон, спаси моего брата! — взмолилась госпожа Мина, вновь заливаясь слезами. — Он умирает?

Ренье оглядел бюргера.

— Не думаю, — сказал он, наконец. — Надо положить его на кровать.

Наклонившись, школяр подхватил Зварта, как ребенка, в то время как Сесса распахнула плотно закрытые ставни. Свежий ночной воздух окатил их, словно прибой. Напротив окна в алькове за резными дверцами находилась кровать, на нее уложили Хендрика Зварта, продолжавшего пребывать в беспамятстве. Госпожа Мина, тихо всхлипывая, примостилась рядом.

Сесса оглянулась: на столе рядом с лампой стояли кубки, чаши, бокалы и кружки, тарелки с присохшими остатками пищи и два таза с грязной водой. Между ними валялись мятые листы тонкого пергамента: одни были исписаны вдоль и поперек, другие — покрыты рисунками, на иных же не было ничего, кроме жирных пятен. В комнате царил беспорядок, но не сиюминутный, а прочный, устоявшийся. Даже перевернутая скамеечка, случайно сдвинутая в сторону, оставляла на пыльном полу четкий отпечаток. Вздохнув, девушка принесла с кухни воду и чистое полотно и стала осторожно смывать гарь с хозяйского лица. Под ней обнаружился большой ожог — правую сторону ото лба до шеи покрывали свежие волдыри, такие же были у Зварта на обеих кистях, а ногти обуглились и почернели.

Холодная вода не привела бюргера в чувства, зато стонал он почти непрерывно.

— Он не умрет? — Госпожа Мина схватила служанку за руки. — Скажи мне, он не умрет?

— Нет, но он сильно обжегся. Правый глаз совсем заплыл. Бедный господин Хендрик! Как такое могло случиться?

— Он держал в руках лампу, но слишком сильно наклонил ее, и горячее масло вытекло ему на лицо, — чуть слышно прошептала госпожа Мина.

Сесса нахмурилась и вынула из раны крохотный осколок.

— Откуда это? А вот еще! Его будто возили по битому стеклу! Надо бы позвать лекаря…

С минуту хозяйка размышляла, потом покачала головой.

— Нет, приведи Симона ван Хорста, он знает, что делать.

— По стеклу?.. — пробормотал Ренье себе под нос. Пользуясь тем, что на него не обращают внимания, он незаметно рассматривал листы на столе. Потом украдкой сунул один за пазуху.

Сесса ушла за аптекарем. Госпожа Мина оттерла слезы и неприязненно посмотрела на пикардийца. Ренье видел, что она стыдится недавних чувств, жалеет, что нашлись свидетели ее слабости, и хочет, чтобы теперь он ушел — все это ясно читалось на ее лице, вновь ставшем холодным и замкнутым. Но произнести вслух женщина не решалась. А пикардийцу до смерти хотелось попасть в комнату за гобеленом, и он надеялся, что госпожа Мина хоть ненадолго отвлечется и даст ему возможность туда заглянуть. И оба, не отрываясь, смотрели друг на друга: она — со страхом и недоверием, он — еле сдерживая нетерпение, а на кровати ворочался и стонал покалеченный Хендрик Зварт.

— Где мой племянник? — наконец спросила госпожа Мина.

— Гуляет вместе с ветром, — ответил школяр.

— Найди его и приведи его домой, — велела она.

Ренье не хотел уходить, но ему пришлось сделать это, когда явился аптекарь — плотный, приземистый человек с сальным лицом, возвестивший о своем приходе терпким запахом пота и гвоздики.

На лестнице школяр столкнулся с Сессой — служанка несла корпию и полотно для перевязки.

— Ты веришь, что он опрокинул на себя лампу? — тихо спросил Ренье, взяв ее за локоть. Девушка посмотрела на него сердито и тоскливо:

— Эти люди приняли вас в своем доме, разделили с вами кров и пищу. Вам, видать, этого мало — хотите и души их вывернуть наизнанку? Оставьте, ваша милость… За свои дела они, как и все грешники, будут держать ответ перед Господом, но не вам их судить.

— Тогда молись, чтобы Бог отпустил им прегрешения, — без улыбки посоветовал ей Ренье.

VII

Пока пикардиец тешил двух демонов — жажду и любопытство, его друг бродил по темным улицам Ланде, обуреваемый совсем иными чувствами.

Андреас шел, не разбирая дороги; его мысли постоянно перебегали с предмета на предмет, то представляя картины этого дня с необыкновенной ясностью, то погружаясь в туман сладких грез и соблазнительных видений — и он не мог отделить одно от другого. Ноги сами привели школяра к каналу Влюбленных: в этот час по его пустынным берегам гулял только ветер, а вместо смеха и голосов был слышен лишь шелест камышей и стук, с которым сталкивались привязанные у берега лодки. Охваченный непонятной истомой, Андреас бросился на землю под липой, возможно, той самой, под которой Йоос шептал нежности на ушко Сессе. И хотя вполне возможно так же, что под ней сидел не он, а еще какой-нибудь красильщик, или ловец птиц, или разносчик, или лучник, или сукновал со своей подругой — слова, произносимые здесь, никогда не менялись и в будущем должны были остаться прежними. Сейчас эти слова звучали в душе Андреаса, и ему казалось, что они отпечатаны на древесной коре и повторяются в шорохе листьев, как нескончаемое эхо. Школяра бросало то в жар, то в холод, и он сам не знал, чего хочет больше — то ли взлететь выше звезд, то ли умереть и опуститься под землю.