Алхимическая тинктура Артура Мейчена - [10]
Как и полагается в заправском алхимическом трактате, «зеленый блокнот» содержит в себе немало недомолвок и намеков, с трудом поддающихся истолкованию. Если таинственный «язык Чиан» еще можно хоть как-то увязать со «Стансами Дзиан», якобы переведенными Еленой Блаватской, а название холма «Тол Деол» расшифровать как «Тель Шеол», «Адский бугор», то вряд ли удастся когда-либо определить с достаточной точностью, что такое «буквы Акло» или «вулас». Да и вряд ли это необходимо: ведь без таких деталей текст утратил бы ауру недосказанности и волшебства.
Три основные фазы алхимического процесса называются Nigredo, Albedo, Rubedo, то есть Почернение, Убеление и Покраснение. В «оперативной» спагирии первая из этих стадий соответствует герметическому «гниению» и «распаду» первоматерии, вторая — получению порошка для трансмутации свинца в серебро, третья — обретению Философского камня, обладающего многими чудотворными свойствами. Этим стадиям соответствуют этапы преображения и просветления самого алхимика. Уподобляясь первоматерии, он должен символически «умереть», чтобы затем «воскреснуть», подобно евангельскому зерну: «если пшеничное зерно, пав в землю, не умрет, то останется одно; а если умрет, то принесет много плода».[57] «Адепт, — пишет Юлиус Эвола, — должен быть готов к странствиям и скитаниям во мраке, ужасе и смертной дрожи, прежде чем он увидит Свет, о котором говорится в инициатической литературе. Ему предстоит пройти через царство стихий, достичь рубежей смерти и переступить порог Прозерпины».[58] Но перед тем, как обрести Свет, ему надлежит выбрать один из двух путей, ведущих к посвящению, — в алхимических трактатах они называются «сухим» и «влажным». Там говорится, что на одном из них «сгорают в воде», а на другом — «омываются пламенем». Избравший «сухой путь» должен преодолеть свои человеческие страсти с помощью их же самих; этот путь требует врожденного благородства, силы воли и, разумеется, должной доктринальной подготовки в одном из инициатических центров, Что же касается «влажного пути», то на нем главной целью будущего адепта становится сохранение ясности сознания, лишенного — на время — своего «фиксатора», то есть тела. Оба пути трудны, и героиня Мейчена прошла и тот и другой, но пришла к своей гибели, ведь «путь к тайному знанию смертельно опасен», как это было сказано в «Сокровенном свете».
«В тот день, — записывает она в своем дневнике, — я выбрала новый маршрут, и ручеек привел меня в незнакомое место. <…> Путь оказался долгим, очень долгим. Мне представлялось, что я иду уже целую вечность, а потом дорогу преградила стена зарослей, в которых имелся лишь узкий лаз — что-то вроде тоннеля. Наверное, раньше там тек ручей, но он пересох, и дно было каменистое, а наверху переплелись кусты, не пропускавшие света».
«Тоннель» этот напоминает «узкий проход», сквозь который протискиваются люди, испытавшие клиническую смерть и вернувшиеся в мир живых. «Я был в совершенно темной пустоте, — сообщает один из таких мнимоумерших. — Это трудно объяснить, но я почувствовал, что словно двигаюсь в вакууме. Однако я все осознавал. Я чувствовал себя так, как будто нахожусь в цилиндре, не содержащем воздуха. Это было странное ощущение, будто находишься наполовину здесь, а наполовину где-то еще…»[59] Героиня Мейчена описывает свое «странствие и скитание во мраке» схожим образом: ей казалось, что она «попала на одну из тех звезд, о которых читала, что там все мертвое, и нет воздуха, и ветер не дует». «Словно я достигла края мира», — продолжает она. — <…>. «Здесь все выглядело так, словно за этой стеной вообще ничего не могло быть, кроме царства Врана, куда уходят погасший свет и высохшая под солнцем вода». Такими, надо полагать, явились ей «рубежи смерти», таким было ее Nigredo.
Миновав их, она продолжает свое инициатическое путешествие и оказывается в глубокой и мрачной яме: «Наверху было только серое, тяжелое небо да стенки ямы — остальное словно исчезло, и теперь во всем мире не осталось ничего, кроме этой ямы. Я подумала, что, когда в глухую полночь луна освещает ее дно и наверху стенает ветер, здесь, наверное, полно злых духов, движущихся теней и бледных призраков». Яма эта не что иное, как могила, причем не имеет ни малейшего значения, реальна она или все происходящее только мерещится девочке, которая блуждает по стране оживших камней и змеевидных деревьев во сне. Наши сновидческие ощущения и впечатления подчас ничем не уступают по яркости и силе «дневным» восприятиям, а то и превосходят их. Еще более пластичны и убедительны образы, порождаемые «измененным сознанием», а вся атмосфера этой колдовской повести как раз и наводит на мысль, что сознание маленькой героини менялось по ходу ее продвижения в глубь загробного мира, что она мало-помалу обретала дар «второго зрения» или, если угодно, духовидения. «Влажный путь», на который она затем ступила, ничем не легче «сухого», но в конце концов ей довелось напиться «живой и разноцветной» воды из ручья, где жила или должна была жить нимфа. Вкус у этой воды был как у светлого, золотистого вина; описание чародейного «причастия» повторяется в повести еще дважды. Золотую чашу с таким вином подносит юноше-охотнику королева фей, обернувшаяся белым оленем, чтобы заманить его в свое царство. Это вино пьют участники шабаша на холме Тол Деол, и «…никто из тех, кто его попробовал, — уточняет автор, — уже не был таким, как прежде». Напиток фей вызывает трансмутацию личности, но трансмутация эта, а вернее сказать, одержимость, не сулит ничего хорошего для претерпевших подобное превращение: они «падали наземь, кричали и бились как будто в припадке» и «снова пили это удивительное вино, и делали идолов, и поклонялись им».
