Альгамбра - [92]

И промчались они, вопреки старинной пословице «Черт монаху не попутчик», по главной аллее, через Пласа Нуэва, по Закатину, вокруг Виваррамблы – и столь бешеной скачки и такого адского лая не бывало еще ни на одной охоте. Монах призывал на помощь всех святых и Приснодеву на придачу, но от каждого имени Бельюдо взвивался, как пришпоренный, чуть не над домами. Так всю ночь до рассвета и носило несчастного брата Симона туда, сюда и напропалую, пока на нем живого места не осталось, а кожа, страшно сказать, висела клочьями. Наконец петуший крик возвестил наступление дня. При этом звуке бесовский конь вздыбился и стрелой помчал к своей башне: Виваррамбла, Закатин, Пласа Нуэва, фонтанная аллея, а семь псов выли, визжали, тявкали и клацали зубами у самых щиколоток ополоумевшего монаха. Они достигли башни с первым рассветным лучом, тут чертов жеребец взбрыкнул так, что монах кувырком полетел наземь, ринулся со своей адской сворой в черный подвал, и душераздирающий содом вмиг стих.

Бывало ли когда, чтоб святой человек претерпел такое дьявольское надругательство? Рано поутру на злополучного брата Симона набрел какой-то крестьянин: разбитый и истерзанный монах лежал под смоковницей возле башни и не мог ни говорить, ни двигаться. Бережно и заботливо перенесли его в келью; пошел слух, что его подстерегли и избили грабители. День-другой он пальцем пошевельнуть не мог и утешался только мыслью, что хоть и проморгал мула с сокровищем, но все же порядком порастряс нечестивое достояние. Едва руки начали ему повиноваться, он запустил их под тюфяк, где был схоронен миртовый веночек и набитые золотом кошели – доброхотные да-янья набожной Доньи Санчес. Каково же было его огорченье, когда оказалось, что веночек – просто засохшая миртовая ветка, а кошели набиты песком и камушками!

Но сколь ни был удручен брат Симон, у него все же хватило благоразумия не болтать языком, а то бы он стал общим посмешищем и получил нагоняй от своего настоятеля. Лишь через много лет, на смертном одре он поведал духовнику о ночном катанье на Бельюдо.

А Лопе Санчес исчез из Альгамбры, и долгое время о нем не было ни вестей, ни слуху. Он оставил по себе добрую память как о былом весельчаке; правда, перед тем как скрыться, он ходил угрюмый и озабоченный: видно, беднее всех бед, когда денег нет. Через несколько лет один его старый приятель, солдат-инвалид, поехал в Малагу и там чуть не угодил под экипаж, запряженный шестерней. Карета остановилась, из нее вылез пожилой, богато одетый идальго в парике с косицей и кинулся поднимать беднягу инвалида. И как же тот удивился, узнав в почтенном кабальеро старину Лопе Санчеса, который справлял свадьбу своей дочери Санчики с одним из местных грандов.

Была в карете и Донья Санчес, раздобревшая, как бочка, вся в перьях и драгоценностях, увешанная жемчужными и алмазными ожерельями, унизанная перстнями – словом, подобного наряда не видали со времен царицы Савской. А маленькая Санчика стала такой писаной красавицей, что ее впору было принять за герцогиню, а то и за принцессу. Рядом с нею сидел жених – невзрачный тонконогий человечишко, но зато сразу было понятно, что кровь в нем самая голубая: ведь настоящие испанские гранды выше трех локтей не растут.

Богатство не испортило славного Лопе. Старый приятель несколько дней прогостил у него, побывал с ним и в театрах и на корриде и наконец отправился домой с мешком денег для себя и с другим для всех прочих друзей Лопе в Альгамбре.

Сам Лопе рассказывал, будто богатый братец в Америке завещал ему медные рудники; но дошлые старожилы Альгамбры в один голос говорят, что он просто-напросто разгадал тайну двух мраморных красавиц. Эти скрытные статуи и по сей день все так же значительно смотрят обе в одну точку на стене, и многие полагают, что остатки клада еще там и дожидаются какого-нибудь предприимчивого путешественника. Другие же, в особенности гостьи Альгамбры, самодовольно поглядывают на статуи и считают их памятником женской скрытности: оказывается, женщины тоже умеют хранить секреты.

Крестовый поход великого магистра ордена Алькантара

Как-то утром, перелистывая в университетской библиотеке старинные хроники, я напал на небольшой эпизод истории Гранады, столь характерный для того неуемного рвения, с каким христиане порою ополчались против этого прекрасного, но обреченного города, что меня потянуло извлечь его из пергаментной гробницы на свет божий и представить на суд читателю.

В лето господне 1394-е великим магистром ордена Алькантара был доблестный и набожный рыцарь по имени Мартин Яньес де Барбудо, снедаемый пламенным желанием послужить Христу и сокрушить мавров. К несчастью для этого отважного и благочестивого воителя, между христианской и мусульманской державами царил прочный мир. На кастильский престол недавно взошел Энрике III, а гранадский унаследовал Юсуф бен Мухаммед, и оба склонны были жить в том же согласье, что и их отцы. Великий магистр скорбно озирал украшавшие палаты его замка мавританские знамена и оружие, памятники доблести его предшественников, и горько сетовал, что обречен судьбою на бесславное прозябанье.