Альфа-1 - [11]

Поэтому прошу вас лишь вообразить себе, сколько миллионов раз обернулась Земля вокруг Солнца после нашей смерти; как тщательно мы погребены и забыты. И еще представьте, что эта цивилизация мыслит так чуждо для нашей логики и наших законов, что открыла средства путешествия во времени. Но хоть каждый обитатель, каждый средний образованный житель смутно знает, что в незапамятные времена какие-то полудикари однажды впервые расщепили атом, — лишь один или двое действительно были здесь, ходили среди нас и изучали. Ровно никому нет до нас дела, точно так же, как вас не волнует период ранней Месопотамии. Вы понимаете?

Его взгляд упал на бокал в руке, и он поднял его перед собой, словно вещее зеркало. Напряжение росло. Наконец я произнес:

— Хорошо, я принимаю вашу предпосылку. А путешественники во времени, очевидно, невидимы и никак не вмешиваются в наши дела — боятся изменить прошлое.

— О, такой опасности нет. А много бы они узнали, начни кричать о своем происхождении? Представьте.

Я рассмеялся.

Майклс бросил на меня испытующий взгляд.

— Как по-вашему, какую пользу можно извлечь из путешествия во времени — кроме научного интереса?

— Что ж, вероятно, предметы искусства или природные ископаемые, — предположил я. — Вернуться в эпоху динозавров и утащить всю руду, прежде чем до нее добрался человек.

Он покачал головой.

— Подумайте еще. В конце концов, сколько нужно предметов старины? Сколько нам нужно наскальных рисунков? Так, несколько образцов для музеев — если здесь можно употребить слово «музей». Говорю вам, они не похожи на нас. Что касается природных ископаемых… В них давно не нуждаются.

Майклс на миг замолчал.

— Можете придумать более изощренное наказание для преступника, чем ссылка в прошлое?

— Я полагаю, они выше мести. Даже сейчас, в наше время, мы осознаем тщетность…

— Вы уверены? — тихо спросил он. — Бок о бок с нашей просвещенной пенологией разве не растет преступность? Вы вот недавно удивлялись, как осмеливаюсь я бродить в одиночестве по ночным улицам… Более того, наказание очищает общество. Там, в будущем, вам бы объяснили, что публичные казни уменьшали уровень преступности. Что еще важнее, подобные зрелища вызвали в восемнадцатом веке рождение гуманизма. — Он иронично усмехнулся. — Так, по крайней мере, говорят в будущем. Сейчас нас не интересует, правы они или всего лишь пытаются оправдать свои недостатки. Вам просто надо допустить, что за тяжкое преступление ссылают в прошлое.

— Довольно нелюбезно по отношению к прошлому, — заметил я.

— Да нет. Хотя бы потому, что все, что должно случиться, уже случилось… Учтите, на обычных злоумышленников столько усилий не тратят. Нужно совершить действительно редкое и кошмарное преступление… А, как известно, в каждую эпоху существовало свое представление о тягчайшем преступлении. Убийство, бандитизм, работорговля, государственная измена, ересь, торговля наркотиками, патриотизм — все они в одни века влекли высшую меру наказания, в другие рассматривались как легкое правонарушение, а порой и вызывали восхищение. Вспомните!

Я молча смотрел на него, отмечая про себя, как резко очерчены все линии его лица, как глубоко лежат тени.

— Очень хорошо, согласен. Но ведь человек из будущего, с его знаниями…

Майклс со стуком опустил бокал на стол. Его лицо исказилось.

— С какими знаниями?! Думайте! Представьте, что вас бросили в Вавилоне. Вы хорошо знаете язык или историю? Как имя правителя, сколько он продержится у власти, кто его сменит? Каким законам и порядкам вы должны следовать? Вы помните, что некогда ассирийцы или персы, или еще кто-то завоевали Вавилон. Но когда? Начавшиеся беспорядки — просто пограничные стычки или надвигающаяся катастрофа? Если последнее, каковы будут условия мира?.. Сегодня на всем свете не найдется и десятка человек, которые могли бы ответить на эти вопросы, не заглядывая в книги. И вы не из их числа; и книг вам не дали.

— Думаю, — медленно проговорил я, — надо подучиться языку и пойти в храм. Потом предложить священнику устроить… фейерверк…

Он печально засмеялся.

— Как? Вы в Вавилоне, не забывайте. Где взять серу или селитру? Даже если вам удастся растолковать священнику, чего вы хотите, и кто-нибудь убедит его достать для вас эти вещества, как вы сделаете настоящий порох? К вашему сведению, это целое искусство. Черт побери, да вы и в матросы не годитесь! Хорошо еще, если вам посчастливится стать уборщиком. А скорее, вас ждет участь раба. Разве не так?

Огонь в камине почти угас.

— Пожалуй, — согласился я.

— Они ведь выбирают эпоху не наобум. — Майклс обернулся к окну. Стекло тускло блестело, отражением комнаты закрывая звезды. — Но все — и неудобства, и опасность — меркнет перед тоской по дому. О боже, — прошептал он, — тоска по дому!

Такая боль, такой надрыв прозвучали в его голосе, что я поспешил вернуть его на землю прозаичным замечанием:

— Они, должно быть, делают прививки против всех древних болезней. Иначе это будет та же смертная казнь.

Майклс отрешенно посмотрел на меня.

— Да. И, разумеется, вакцина долголетия по-прежнему течет в его венах. Но и только. Его забрасывают во тьме, машина исчезает, и он отрезан от своей жизни. Он знает лишь, что ему подобрали такую эпоху… с такими чертами… которые сделают наказание достойным вины.